Жизнь русского обывателя. Изба и хоромы - Леонид Беловинский

Увы! Статистика прошлого свидетельствует: накануне отмены крепостного права мелкопоместных, к которым относили владельцев до 20 душ мужского пола (женщины в счет не шли), насчитывалось 41 % от общего числа душевладельцев, и в среднем их душевладение составляло 7,9 души на одного такого помещика! Много это или мало – почти 8 душ крепостных? А вот судите сами: по тогдашним меркам, с учетом производительности труда крепостных, считалось, что для содержания одного человека нужно 10 пар рабочих рук. А как быть, если их всего 2–3 пары?

Нынче у нас эпоха полузнания. Почерпнул человек некогда в школе полузабытые полусведения, прочел одну-две книжки о прекрасной жизни в помещичьей усадьбе – и сформировалось у него это полузнание. И стоит он на нем, как на камне. Как-то одна, немолодая уже дама, работающая в архиве (!), возмущенно заявила мне, что эти мизерабли, владельцы до 20 душ, – однодворцы! А позже выяснилось, что она – не одна такая, и даже в популярной литературе о мелкопоместных говорят, как об однодворцах. Воистину, невежеству нет предела. Однодворцы – совершенно особое сословие, сложившееся при Петре I, – потомки служилых людей по прибору. Было их в стране к середине XIX в. несколько десятков тысяч человек, и после Крестьянской реформы они слились со всем крестьянством. Однодворец был – как летучая рыба в океане. А дворянин и помещик, даже владеющий 2–3 душами крепостных, был все же дворянином и помещиком, со всеми присущими дворянству правами и без всяких обязанностей.

Иногда к мелкопоместным относили и владельцев от 21 до 100 душ. Этих было еще 35 % по отношению к общему числу душевладельцев, и в среднем на одного такого помещика приходилось 46,9 души. Например, всем известная еще по школе «дубинноголовая» Настасья Петровна Коробочка имела без малого 80 душ крепостных мужиков. Конечно, ела она жирно, пила сладко, спала мягко… и только.

Если читатель не поверит и заявит, что есть и «иные точки зрения» на помещиков (слышал и такое, да еще от человека, имеющего историческое образование), то отошлем его к материалам 10-й ревизии (переписи крестьянского населения), проводившейся в 1858–1859 гг., обработанным и опубликованным известным статистиком того времени, профессором Тройницким (101; 51–53, 57–50, 64–68, 76–85). Эти материалы давно и хорошо известны историкам и часто используются ими.

Итак, 76 % помещиков – мизерабли, из них 30 % практически нищенствовали, подвизаясь у богатых соседей в качестве домашних шутов и приживалов, почетных слуг, выпрашивая за это то возик овсеца, то мерку мучицы, то поношенный сюртучок, а то и слепенькую на один глаз кобылку.

Далее идут владельцы от 101 до 1000 душ. Именно 100 душ и были той гранью, которая делала душевладельца полноценным помещиком в глазах правительства. Например, когда в процессе подготовки Крестьянской реформы 1861 г. были опубликованы описания помещичьих имений по анкетным данным, поступившим из дворянских губернских комитетов по улучшению быта крестьян, в публикацию включили только имения свыше 100 душ. И правом голоса в дворянском губернском собрании пользовались владельцы не менее 100 душ, а «малодушные» должны были объединяться и, набрав в совокупности эти необходимые 100 душ, имели один голос на всех. Этих было около 23 % и в среднем на одного приходилось 246 душ.

Последней группой были владельцы свыше 1 тыс. душ. С 1 тыс. душ в России начиналось богатство. Недаром известный роман А. Ф. Писемского о молодом человеке, продавшемся за богатство, так и назывался: «Тысяча душ». Этих богатых душевладельцев накануне отмены крепостного права, согласно тогдашней статистике, числилось 1396 – около 1,2 % от общего числа. Но это – согласно тогдашней статистике. На деле их численность была немного иной. Дело в том, что учет шел по губерниям и душевладелец учитывался в каждой губернии, где владел землей с крепостными, так что богатые помещики, владевшие имениями в нескольких губерниях, учитывались несколько раз. Да и в «своей» губернии у него могло быть несколько имений. Так, в Рязанской губернии по 7-й ревизии (1733 г.) 6 471 помещику принадлежало 8 975 имений, или на 100 помещиков приходилось 1,38 имения. Но суть дела от этого не меняется: все равно хозяев богатых имений было мало. Достаточно сказать, что в поголовно обследованных автором Вятской, Вологодской и Олонецкой губерниях помещиков, владевших более чем тысячью душ, было всего… трое на 1,5 тыс. имений: двое (Межаковы и Лермонтовы) в Вологодской, и один, Дурново – в Вятской, в Олонецкой же – ни одного! Конечно, северные губернии – не «помещичьи», но все же… Зато в среднем на одного такого душевладельца приходилось 2202 души.

«Жалованная грамота» благородному дворянству, данная в 1785 г. Екатериной II, расширила и зафиксировала дворянские права и привилегии. Дворяне данного уезда и данной губернии составляли дворянское общество, и раз в три года в дворянском собрании избирали ряд должностных лиц (уездный исправник, заседатели в судебных органах, некоторое время – уездный судья и пр.) и уездных и губернского предводителей дворянства. Предводители играли огромную роль, будучи председателями или членами множества местных временных и постоянных учреждений и комиссий, а губернский предводитель во всех губернских «присутствиях» занимал второе место после губернатора. Должность губернского предводителя соответствовала 4-му классу Табели о рангах, а уездного – 5-му, с правом ношения мундира с соответствующим шитьем; предводитель, избранный на третье трехлетие, утверждался в этом чине. В то же время должность была очень хлопотной и влекла за собой большие расходы: предводитель должен был держать открытый стол для своих дворян, помогать неимущим дворянам материально, устраивать их детей в казенные учебные заведения и пр., так что длительное предводительство даже богатых помещиков приводило к разорению. При этом предводитель не только не получал жалования, но даже было строго запрещено делать ему подарки. Однако же должность была очень почетной, открывала возможности для карьеры и злоупотреблений, и за право быть избранным кандидаты вели ожесточенную борьбу, осложнявшуюся интригами, вплоть до покупки голосов малоимущего дворянства.

Такова была социальная структура русского поместного дворянства, которая, разумеется, должна была найти отражение в помещичьей повседневной жизни.

Глава 15

Помещичья усадьба

«Есть милая страна», – эти строки поэта Е. А. Баратынского обращены к его подмосковной усадьбе Мураново, которой он не просто владел, но которую обустроил по своим планам и вкусу, где он творил, где растил и воспитывал детей. «Русская усадьба – это действительно целая страна, материк, феномен нашей истории и культуры», – так начинают обращение к читателю авторы прекрасной монографии «Мир русской усадьбы» (63; 3). Плененные волшебным миром старинной помещичьей усадьбы, так не похожим, кажется, на наш тусклый мир, они не жалеют слов, чтобы излить свой восторг. «Это прежде всего счастливый мир детства. Система домашнего воспитания и образования в дворянских семьях закладывала основы традиций семьи и рода, уважения и гордости памятью предков, фамильными реликвиями. Вырастая, человек покидал усадьбу и погружался в мир реалий, который чаще всего рождал чувство ностальгии по усадьбе, но порой и отталкивал от ее неприхотливого быта, как это случилось с Ф. И. Тютчевым.

Усадьба оставалась на всю жизнь любимым местом досуга и творческого труда, «приютом спокойствия, трудов и вдохновения», по признанию А. С. Пушкина. Почти в каждой усадьбе девять прекрасных муз находили своих поклонников» (63; 4).

Экая умильная картина! Инда слеза прошибает.

Взглянем же и мы на помещичью усадьбу. Но посмотрим не из своих железобетонных муравейников, а из самой усадьбы, глазами ее обитателей, таков ли он, этот волшебный мир.

Прежде, чем начать разговор о помещичьей усадьбе, нужно прояснить некоторые терминологические тонкости. Имение – это любое владение, в том числе и ненаселенное, а из населенных – в том числе и «заглазное», где помещик не жил и где могло даже не иметься жилья для него. Поместье – имение, в котором имелась барская усадьба. Усадьба же – место непосредственного, постоянного или временного пребывания помещика.

Причем усадьба могла быть как сельской, так и городской, при которой, разумеется, никакого поместья не было: просто городская усадьба, дом в городе с принадлежащей к нему землей. И принципиальных различий между сельской и городской усадьбой, а тем более между помещичьими домами в деревне и в городе не имелось: городская усадьба представляла собой копию сельской, только поменьше, а городской дом мог быть даже и побольше – смотря, какой помещик. Но при этом городские усадьбы могли принадлежать не только помещикам, но и беспоместным дворянам, и даже не дворянам. Поэтому здесь мы иногда будем говорить не только о сельской дворянской усадьбе, как надлежало бы, но, заодно, и о городской, даже столичной: разделить их трудно, так пусть одна дополняет другую.