Жизнь русского обывателя. Изба и хоромы - Леонид Беловинский

Если воронежский или орловский степной помещик занимался разведением лошадей, то при усадьбе был и конный завод с варками для содержания лошадей, отделениями для жеребых кобыл и стригунов – молодых жеребят.

Богатые и предприимчивые помещики иногда устраивали при своих усадьбах «заводы» – производственные помещения со вспомогательными постройками и конторами, предназначенные главным образом для переработки полученной в имении продукции: хлеба (винокуренные заводы – в России дворянство обладало монопольным право на винокурение), картофеля (крахмальные и паточные заводы), льна, пеньки и шерсти (ткацкие, канатные, суконные фабрики), кожевенные, кирпичные заводы. Например, богатейший вологодский помещик (1,5 тыс. душ в начале ХIХ в., более 2 тыс. душ в его середине), А. М. Межаков, имел два собственных винокуренных завода и участвовал в заводе своего зятя, князя Засекина, в Ярославской губернии, у него были заводы конский и черепичный, а кроме того Межаков занимался откупами по винному, соляному и ямскому делу (3; 9). Не следует думать, что помещики только и занимались балами и псовой охотой: это были главные, но не единственные занятия благородного дворянства.

Конечно, при любой усадьбе должны были находиться и плодовый сад, и огород для нужд барского стола. Для этого были свои дворовые – садовник с одним-двумя помощниками, огородник и бабы для черных работ на огороде. Разумеется, в нескольких десятках кустов смородины и малины, в двух-трех десятках яблонь и вишен местных пород греха нет. Но достаточные помещики даже и не южных губерний выращивали в своих усадьбах крупные шпанские вишни и груши-бергамоты, померанцы, и, пусть мелковатые, но арбузы, пусть суховатые, но ананасы. Для этого были оранжереи и грунтовые сараи. Последние представляли собой капитальные сооружения с тремя (северной, западной и восточной) кирпичными высокими стенами, стеклянными южной стеной и крышей; внутри, по всей площади сарая, была яма двухметровой глубины, набитая навозом, с землей сверху; здесь и росли шпанки и бергамоты, арбузы и ананасы. Впрочем, такие изощренные формы садоводства характерны в основном для ХIХ в.: в старые времена таких затей не водилось. Однако же у упомянутого помещика-дельца Межакова под Вологдой (!) были оранжерея и ананасная и виноградная теплицы, для ухода за которыми в 1808 г. был приглашен из Петербурга иностранец Иоганн Ренненсберг (3; 10–11). М. Е. Салтыков-Щедрин, рассказывая о детстве в своем Пошехонье (Пошехонский уезд Ярославской губернии), много места уделяет описанию персиков из собственной усадьбы.

Сад обычно переходил в парк с аллеями берез, лип, кленов, дубов, елей, иногда подстриженных в форме пирамид, шаров и кубов, с куртинами сиреней, жасмина, с расчищенными и плотно убитыми дорожками, с беседкой в нем. В XVIII в. парки богатых усадеб «строились» на французский манер, регулярными, с геометрически четкой системой аллей, партерами, буленгринами, боскетами. В сельце Ботово, имении А. И. Сабуровой, «…в особенности хорош был сад регулярный, стриженный, как была тогда мода, все разным манером: были деревья, подстриженные пирамидами, зонтиком, некоторые – их было немного, кажется, где-то по углам – были выстрижены наподобие медведей» (9; 63). На рубеже XIX в. в моду стали входить английские «природные», парки, где природа подправлялась искусной рукой садовника: одни деревья и кусты вырубались, другие подсаживались, срезались или, напротив, подсыпались холмики, между ними прихотливо извивались дорожки. Значительная часть старых парков сочетала и старые, регулярные, и новые формы. Помещик Кривцов, поселившейся «в чистой и голой степи с маленькою речкой», украсил кирсановскую степь «изящною усадьбою, совершенно в европейском вкусе, не похожею на окружающие помещичьи поселения. Дом был большой и удобный… были примыкающие к нему оранжереи и теплицы. Вокруг дома с отменным вкусом был разбит большой английский парк, среди которого возвышалась красивая, англо-саксонской архитектуры башня, где помещались приезжие гости» (114; 101). Советскому наркому Чичерину принадлежало известное имение Караул, купленное в 1837 г. отцом не менее известного либерального деятеля ХIХ в. Б. Н. Чичерина. «Затем отец повел нас в сад по березовой аллее, идущей от церкви на протяжении полуверсты, с расположенными по обеим сторонам куртинами плодовых деревьев. В конце аллеи, отделенная от нее вишняком, примыкала прелестная роща, тогда еще молодая, из самых разнообразных деревьев – дубов, кленов, лип, берез, вязов, ильмов, с разбросанным между ними цветущим шиповником. От дома же к березовой аллее, сообразно с вкусом того времени, шли в разных направлениях стриженые липовые аллеи, украшенные кое-где цветниками. Вокруг дома цвело множество алых и белых роз…» (114; 115). Родившийся в 1854 г. в Ярославской губернии будущий известный революционер-народник Н. А. Морозов вспоминал усадьбу своего отца, Борок: «Все здания нашей усадьбы: главный дом, флигель, кухня и другие строения – были разбросаны среди деревьев большого парка в английском вкусе, состоявшего, главным образом, из берез, с маленькими рощицами лип, елей и с отдельно разбросанными повсюду кленами, соснами, рябинами и осинами, с лужайками, холмами, тенистыми уголками, полузапущенными аллеями, беседками и озеркомпрудом, на котором мы любили плавать по вечерам на лодке. Большие каменные ворота стояли одиноко в поле, как древняя феодальная руина, и показывали поворот дороги в нашу усадьбу» (64; 27). Думается все же, что эти воспоминания, написанные заключенным Шлиссельбургской крепости в 1902 г., страдают неполнотой и неточностью: это дача для отдыха, хозяйствовать же в такой усадьбе невозможно.

Помещичьи парки нередко украшались скульптурой и вазонами. Так, вологодский богач-помещик А. М. Межаков заключил договор с московским скульптором И. А. Фохтом на поставку за 650 руб. в Вологду двух канделябров «для подсвешников величиною соответственно месту для сада, гибсовые, Аполлона Бельведерского в колоссальном виде, 4-аршинного, Флору Фарнеазскую в рост обыкновенного человека, Венеру Медицею такой же величины, сделать по данному рисунку 2 аттические вазы, каждая в 21/2 аршина и 2 кариатиды такой же меры» (3; 10).

Мало помещиков не держало своей пасеки, хотя бы с несколькими колодками пчел. Здесь нужно пояснить, что старинное бортничество, то есть сбор меда и воска диких пчел в специальных бортных ухожьях, в барских лесах к ХVIII в. повывелось: леса стали вырубать. Традиционно пчел на пасеках, или пчельнях, держали в липовых колодах, выдолбленных из толстого обрубка липы, с прорезанным в нем летком. При сборе меда приходилось вырезать соты вместе с содержимым, подвергая пчелиную семью угрозе гибели. Поэтому уже в ХVIII в. появились многочисленные проекты ульев на несколько семей, с вынимающимися рамками с сотами. Многие хозяйственные помещики сами конструировали такие ульи, добиваясь значительных успехов. Мед и воск не только использовали для собственных нужд, но это был и важный предмет торговли, дававший приличную прибыль. Поэтому пасеки держали под присмотром, где-нибудь за усадьбой, возле огорода и сада, отчего получалась дополнительная польза: пчелы опыляли плодовые деревья. Разумеется, при пасеке был омшанник – утепленное помещение, чаще в виде рубленой бревенчатой полуземлянки, для зимнего хранения пчел. Впрочем, мед, как и баранов и гусей, обычно поставляли барину крестьяне в виде натурального оброка.

Усадьбы обыкновенно старались ставить при реке, пруде, озере, чтобы поблизости была вода. В степных районах, в крайнем случае, рыли несколько или хотя бы одну сажалку – искусственный большой пруд, наполнявшийся талыми и дождевыми водами или даже подземными ключами, если удавалось до них дорыться. Сажалки использовали для водопоя скота, для стирки, а главным образом для разведения рыбы. Там, где были рыбные реки и озера, помещики среди дворовых держали и несколько рыбаков, ловивших рыбу, разумеется, не удочками, а сетями, бреднями или большими неводами. Рыба получше, вплоть до осетров и стерлядей, водившихся тогда в не загаженных социалистической индустриализацией русских реках, опять-таки шла к барскому столу, а мелочь отдавалась в застольную для дворовых. Однако для ловли осетров и стерлядей нужно было владеть песками, отмелями, а пески почти исключительно сдавались рыбачьим ватагам в аренду за хорошие деньги. Ценился сиг, носивший даже почетное название «архиерейской рыбы», стерлядь, шедшая только на уху (да уху-то лишь из стерляди и варили для господ), очень редкая даже в тогдашних русских реках форель и повсеместный судак. Сомовина употреблялась только любителями в кулебяки, щуку в России почти не ели, а частиковая мелочь ловилась в основном как первичный материал для варки ухи (потом она отбрасывалась), да на удочку, для развлечения. Ловля рыбы на удочку была довольно популярной не только среди помещиков, но и среди помещиц, для чего на реках и озерах заводили специальные мостки, которыми никто уж более не пользовался. Иногда семьей или даже с гостями выезжали на «свои» реки и озера, где «свои» рыбаки, иной раз и при активном участи «господ», ловили рыбу неводом; такую ловлю описал С. Т. Аксаков в «Детских годах Багрова внука». Был и еще один способ «ловли» рыбы светским обществом: большими компаниями кавалеры и дамы отправлялись на рыбные пески, где рыбаки за вознаграждение заводили невод «на счастье» господ; из красной рыбы тут же готовили уху для гостей, а малоценная рыба поступала рыбакам. Впрочем, была в России еще одна рыбка, маленькая, но развозившаяся из северо-западных озер в огромных количествах, десятками тысяч пудов – сушеный снеток. Его помещики закупали на ярмарках, ибо частыми в России постами шел он и в щи, и в каши, и в постные пироги. Датские и норвежские сельди и португальские сардинки в жестянках (впрочем, под видом сардинок нередко можно было купить обычную балтийскую салаку) помещики понемногу покупали на ярмарках.