Голодная Гора - Морье Дю

- Как жаль, - сказала однажды Элиза Барбаре, - что Фанни-Роза постоянно разговаривает так, словно Клонмиэр уже принадлежит ей. Вообще я считаю, что она очень переменилась со смертью Джона. Раньше она была такая веселая, а теперь только и знает, что всеми командует.

- Бедненькая Фанни-Роза, - вздохнула Барбара, - никто из нас не знает, как она тоскует по Джону. Мы должны быть с ней терпеливыми и не обращать внимания. К тому же, не забывай, как она обожает нашего Джонни.

- Я же не говорю, что она его не любит, - продолжала своей Элиза, - но мне неприятно, когда Фанни-Роза распоряжается на конюшне и велит седлать мою лошадь, когда собирается кататься верхом.

- Ты забываешь, - сказала миротворица Барбара, - что Фанни-Роза вообще привыкла распоряжаться. В Летароге ей приходилось длать все самой, а когда у женщины на попечении дом и дети, она не может не распоряжаться слугами, иначе она пропадет. Я постоянно встречаюсь с ней на кухне, она то и дело отменяет мои приказания, объясняя кухарке, что то или иное блюдо вредно детям, у них может испортиться пищеварение. Возможно, она права, я с ней не спорю. Что бы она ни делала, будем стараться обойтись без неприятностей.

- Я просто поражаюсь, как отец все это терпит и не раздражается, сказала Элиза. - Она иногда прямо противоречит ему за столом. Ни от кого из нас он бы в жизни такого не потерпел.

- Фанни-Роза много путешествовала в отличие от нас, - сказала Барбара, - и, кроме того, она прочитала много книг. Вообще я часто замечала, что мужчины охотно вступают в разговоры с женщинами, у которых были или есть мужья, а таких, как мы, оставшихся в девицах, сразу же осаживают, заставляя замолчать. Замужние женщины, наверное, знают о жизни что-то такое, что нам недоступно.

Элиза фыркнула. Она ненавидела, когда ей напоминали о ее девичестве и преклонном возрасте. Однако вдова их брата поселилась у них навсегда, и Барбара права, ни к чему устраивать ссоры. Итак, "миссис Джон", как ее называли слуги, стала играть значительно более заметную роль в управлении домом, чем "мисс Барбара" или "мисс Элиза", однако власть ее проявлялась совсем иначе, чем это делалось при прежнем правлении. Ее нисколько не волновало, если запаздывал обед или ужин, но если на стол подавалось пирожное вместо заказанного ею молочного пудинга, она врывалась на кухню и устраивала скандал миссис Кейси, понося ее в присутствии других слуг, а если с туалетного столика в ее спальне пропадала какая-нибудь безделушка, которая вполне могла закатиться под кровать или куда-нибудь еще, поскольку там царил беспорядок, немедленно вызывалась горничная, которую обвиняли в воровстве и тут же отказывали ей от места, не спросив разрешения у Барбары и даже не поставив ее в известность о случившемся.

Ее собственные дети никогда не знали, чего от нее ожидать. То она их баловала, щедро расточая ласки, то, без всякого перехода, начинала бранить; а ведь после деда самой значительной фигурой на протяжении всего их детства было это непостижимое, ежеминутно меняющееся существо, их мать; порою это был ангел - веселые смеющиеся глаза, ласковое лицо, обрамленное облаком каштановых волос, а порою - гневный демон, разъяренная фурия из сказки, изрыгающая злобную брань.

Единственный человек, который мог справиться с Джонни, был его крестный, доктор Армстронг, или "дядя Вилли", как его называли дети, но Джонни никогда в жизни не мог простить ему порки, полученной в первый раз, потому что эта порка была незаслуженной.

Тетушка Барбара была нездорова, она теперь постоянно кашляла, и дядя Вилли пришел ее навестить. Она в это время вязала шерстяную шаль для одной бедной женщины из Оукмаунта, и оставила свою рабочую корзинку в гостиной. Дядя Вилли, которого она попросила принести ей эту шаль, чтобы она могла продолжать работу, лежа у себя в комнате, обнаружил, что все нитки испачканы и перепутаны, а сама шаль изорвана в клочья. Слуги, которых призвали к ответу, сказали, что видели, как "мастер Джонни" играл клубками шерсти после завтрака. Доктор позвал к себе крестника и, показав ему испорченную шаль, спросил, почему он позволяет себе такие злые бессмысленные шалости. Напрасно мальчик уверял, что он только потрогал шаль и тут же положил ее на место, и что виноват, наверное, щенок, который убежал из детской в гостиную и там напроказил, о чем он, Джонни, очень сожалеет. Он бы никогда не стал огорчать тетю Барбару, особенно теперь, когда она болеет. Крестный отказался слушать его объяснения и сказал, что он лжет.

Лицо мальчика вспыхнуло.

- Я не лгу, черт тебя подери! - крикнул Джонни - ему как раз исполнилось десять лет, - и двинулся прочь из комнаты.

Дядя Вилли поймал его. Он был сильный крепкий человек, и ему ничего не стоило справиться с отбивающимся крестником.

- За свои шалости и за то, что ты мне солгал, ты заслуживаешь порки, твердо сказал он. - А для того, чтобы ты как следует прочувствовал, я это сделаю в присутствии слуг, пусть они знают, как плохо ты себя ведешь, какой ты испорченный непослушный мальчик.

И вот, возле конюшни, в присутствии Тима, Кейси, Томаса и служанок, которые выглядывали из окон кухни, с Джонни были спущены штанишки, задняя часть его тела была обнажена напоказ всему свету, и крестный нанес ему с десяток крепких ударов своей тростью.

Джонни был слишком ошеломлен, чтобы плакать, но, когда процедура была завершена, и крестный ушел назад в дом, он внезапно понял, что произошло штанишки его болтаются где-то у щиколоток, а судомойки хихикают у кухонного окна, прикрывая рукой рот. Он внезапно осознал весь позор, который ему пришлось претерпеть и, почувствовав себя таким несчастным - он еще никогда в жизни не испытывал ничего подобного, - Джонни убежал в лес, бросился там на землю и разразился горькими слезами унижения. Никогда, никогда больше он не вернется домой. Никогда не сможет посмотреть в глаза Тиму и горничным. Как все это ужасно, как несправедливо, как невероятно оскорбительно! Он страстно молился о том, чтобы дядя Вилли умер, чтобы его постигло несчастье, которое навсегда унесет его из Кломиэра. Стало холодно и темно, а мальчик все лежал в лесу, его хорошенькое личико распухло от злости, горя и боли, рубцы на спине нестерпимо болели, тяжесть на сердце давила, словно камень. Маменька, конечно, пожалее его; на дядю Вилли она страшно рассердится, а его пожалеет, положит примочки на его бедную попку. Однако Джонни не хотел, чтобы она его жалела. Он хотел, чтобы она им восхищалась и любила его. Он хотел, чтобы она считала его, Джонни Бродрика, самым замечательным человеком на свете, а не просто маленьким мальчиком, с которого спустили штаны в присутствии всей прислуги. Маменька не поймет, какой стыд, какие страдания он сейчас испытывает, не поймет этого чувства бессилия. В отчаянии сжав голову руками, обливаясь слезами, Джонни, рыдая, повторял: "Ах, зачем умер мой папа? Он бы не позволил, чтобы со мной так обращались..." Словно издали - детская память коротка, - он увидел высокую темную фигуру человека, который был его отцом, увидел его улыбку, почувствовал прикосновение руки на своем плече, услышал тихий спокойный голос, и у него впервые в жизни появилось ощущение утраты, которого не было или почти не было, когда отец умер.