Голодная Гора - Морье Дю

- Боюсь, что умрет, мастер Джонни, - ответил маркшейдер, и Медный Джон был очень тронут, когда внук, задумчиво оглянувшись вокруг, сказал, что здесь все время бродят какие-то опасные типы, и хорошо бы дедушке всегда иметь при себе толстую палку.

- Вот когда ты вырастешь, - говорил Медный Джон, когда она возвращались домой, Джонни верхом на своем пони рядом с дедом, - ты будешь ездить со мной на рудник и поможешь мне держать в порядке этих людей. Там вообще всегда много работы.

- Я обязательно буду ездить с вами, дедушка, - с живостью отозвался мальчик. - С удовольствием буду ездить с вами каждый день.

Медный Джон рассмеялся. Ему показалось забавным, что его черноволосый внук начинает проявлять интерес к окружающей жизни.

- Успеешь еще этим заняться, - сказал он, - когда окончится твое ученье. Твой дядя Генри учился в Итоне и Оксфорде, прежде чем стал заниматься горным делом.

- Но, дедушка... - начал мальчик, однако сразу же умолк, вспомнив, что вряд ли стоит указывать деду на то, что к тому времени сам он давно уже будет в могиле; он решил сменить тему и вместо этого сказал: - Я надеюсь, что вам не слишком трудно ехать так далеко верхом?

- Конечно, нет, я мог бы проехать вдвое дальше, и все равно не устал бы, - ответил Медный Джон, и это, по-видимому, произвело впечатление на мальчугана, потому что он снова задумался. По крайней мере, рассуждал сам с собой Медный Джон, мальчик, наконец, становится вежливым.

В ту осень Фанни-Роза заказала групповой портрет своего юного семейства. Его повесили на стене в столовой, напротив портрета Джейн. Это была прелестная группа: пятеро детишек в красных бархатных панталончиках играют в саду в Клонмиэре. Маленький Герберт в платьице сидит на земле и радостно улыбается; рядом - Эдвард с веселой мордочкой и кудряшками. Генри более серьезен, а Фанни несколько бледна, зато исполнена гордости, как и подобает единственной дочери в семье. В центре группы - Джонни с луком и стрелами в руках; волосы у него небрежно растрепаны, на гордом красивом лице - упрямое решительное выражение. Он взирает на мир надменно и бесстрастно, словно решил показать тем, кто будет смотреть на его портрет, что Джонни Бродрику из Кломиэра нет никакого дела ни до кого и ни до чего.

2

Когда Джонни сравнялось четырнадцать лет, его отправили в Итон. Каждые каникулы Фанни-Роза забирала все больше места для себя и своих детей. Барбара была настолько больна, что почти не выходила из своей комнаты и передала бразды правления в руки невестки. Элиза старалась делать вид, что так и должно быть, однако предпочитала проводить это время не в Дунхейвене, а в Сонби. Что касается Медного Джона, то в свои семьдесят лет он выглядел едва на шестьдесят, и хотя его волосы совсем поседели, фигура его ничуть не изменилась, а ум сохранил прежнюю остроту, и он заправлял делами на руднике так же дотошно и основательно, как если бы был вдвое моложе. Возможно, что с годами он стал внушать своему внуку еще больший страх и благоговение, чем раньше. В его твердом суровом лице, широких плечах, массивном подбородке было что-то такое, что вызывало мысль о Всемогущем, и когда во время завтрака он занимал свое место за столом, держа перед собой открытую Библию, мальчиков охватывало тревожное чувство, им казалось, что за столом в Дунхейвене присутствует Нечто, некая высшая сила, способная погубить их навечно единым мановением руки. "Я - Альфа и Омега, начало и конец", провозглашал торжественный голос, и маленький Герберт твердо верил, что дедушка говорит о себе самом, и ожидал, что у него над головой закружится голубь, как это изображено на первой странице его молитвенника. Фанни, более робкая по натуре, откровенно боялась деда и спасалась в своей комнате всякий раз, когда его видела. Единственным из детей, у которого были нормальные отношения с дедом, был Генри. Это был открытый приветливый мальчик, невольно вызывающий к себе симпатию и разительно напоминающий своего дядюшку Генри, которого он никогда не видел. Возможно, именно это сходство заставляло Медного Джона относиться к мальчику более благосклонно, чем к другим внукам, и во время летних каникул ему частенько случалось прогуливаться с мальчиком по саду и парку, опираясь на свою неизменную трость, в то время как Генри спрашивал его мнения о современных политических событиях, что неизменно забавляло старика. Отношение же Джонни к деду было явно враждебным. Его повелительный голос - он не допускал за столом никаких разговоров, когда говорил сам, - невыносимо раздражал Джонни. Ему было скучно, он ерзал, мечтая поскорее выбраться из-за стола, оседлать своего пони и помчаться на волю, и он бормотал себе под нос, зная, что дед слышит уже не так хорошо, как раньше: "Давай-давай, болтай дальше, старый дуралей", и ему доставляло удовольствие видеть выражение ужаса на лице сестренки, которая все слышала. Время каверзных шуток миновало. Человеку, обучающемуся в Итоне, не пристало запускать мышей под юбки горничным и подвязывать кувшины с водой над дверями их комнат, зато теперь были другие развлечения, которые взрослые не одобряли, так же, как и прежние его проказы - можно было, например, курить в конюшне или пить эль с дунхейвенскими мальчишками.

Было очень интересно выбраться с наступлением темноты из дома через окно в кладовой и убежать в парк, для того, чтобы встретиться там с Пэтом Доланом, Джеком Донованом и другими ребятами; все они были несколькими годами старше, чем он, но значительно невежественнее - по крайней мере, делали такой вид. Мальчики лежали в высокой траве, покуривая трубки, отчего, надо признаться, Джонни слегка подташнивало, и "юный джентльмен" разглагольствовал о жизни в Итоне, о своих приятелях и о том, что учителя ничего не могут ему сделать и что он, если захочет, уйдет из школы еще до того, как ему исполнится восемнадцать лет. "Когда старик умрет, все это будет принадлежать мне, - хвастался он, делая широкий жест, как бы обнимающий все окружающее, - и я приглашу вас всех, ребята, к себе домой, в замок". Эти слова сопровождались хихиканьем со стороны парней, льстивыми словами, комплиментами - они называли его "мировой парень, самый лучший из всего помета", а Джонни раздувался от гордости, эти слова проливали бальзам на его душу, ибо друзей в Итоне у него было совсем не так много, как предполагали деревенские юнцы. Говоря по правде, Генри за три недели добился большего, чем Джонни за три года. Он приспособился к необычному миру школы с легкостью и тактом, внушавшими зависть Джонни, который всячески сопротивлялся дисциплине, ненавидел труд, и только что насмерть поссорился со своим лучшим другом, который предпочел его другому товарищу; Джонни видел, что его младшего брата, счастливого и довольного, сразу же полюбили и учителя, и товарищи, и он, исполненный горечи, пытался понять, что же неладно с ним самим, почему ему постоянно приходится воевать со всеми и со всем.