Солнце над Бабатагом - Александр Листовский

Улугбек молчал, опустив голову.

— Ведите его!..

— Хорошо, я скажу. Я скажу… Я все скажу, командир. Только не убивайте, пощадите меня.

— Где Ибрагим? — спросил Лихарев, подступая к нему.

Палач, глухо забормотал, озираясь.

— Что? Что он говорит? — спросил Бочкарев.

— Говорит, Ибрагим-бек в Бабатаге, у перевала Хазрет-Бобо. С ним пятьсот джигитов, — сказал Лихарев. — Он говорит, что Ибрагим собирается напасть на обоз в Байсунском ущелье. Ну хорошо, — продолжал он, обращаясь к бандиту, — Ты пойдешь с нами, но если ты соврал, я повешу тебя.

Лихарев подозвал Ладыгина и приказал Ивану Ильичу взять Улугбека под караул.

— Лошади ему не давайте. Пусть пешком идет, — говорил он. — Басмачи гоняют пленных с арканом на шее. Пускай теперь сам попробует.

Потом он позвал полкового врача и отдал распоряжение оказать медицинскую помощь пострадавшим дехканам, пояснив, что отряд будет стоять три часа на отдыхе и уже потом двинется в Бабатаг.

— Всеволод Александрович, а я вначале подумал, что ты действительно хотел повесить его, — сказал Бочкарев, когда они остались одни.

— Ну что ты! — воскликнул Лихарев. — Я просто хотел его попугать. Давай сядем, Павел Степанович, у меня что-то ногу свело.

Они присели подле дувала.

— Теперь вот что, — продолжал Бочкарев. — Я считаю совершенно необходимым оказать кишлаку серьезную помощь.

— Конечно! И в самом срочном порядке. Лучше всего сделать так: Федин и Кудряшов должны прибыть в Юрчи с отрядом завтра. Если, конечно, никто не задержит в горах. Прикажем им идти сюда и помочь населению.

— Хорошо. Так и сделаем, — согласился Бочкарев. — А теперь пройдем по дворам. Посмотрим, что там творится.

Они поднялись и пошли в конец улицы, где бойцы тушили пожары.

Получив приказ Лихарева после привала двигаться к ущелью Ак-Капчигай, Иван Ильич позаботился достать проводника. Он поручил это Парде.

Вскоре Парда появился в сопровождении старика, приехавшего на бодро переступавшем молодом ишаке.

На вопрос Ладыгина, хорошо ли бабай знает дорогу, тот отвечал, что родился в этих местах и с радостью поможет начальнику.

— Ну и добре, — сказал Иван Ильич. — Передайте ему, пусть подождет немного. Скоро поедем.

Пожары были потушены. Бойцы умывались у арыка, вспоминая только что пережитую схватку.

— Вот злодеи, черт их забодай, — говорил Кузьмич, выбивая насквозь пропыленную гимнастерку. — И детишек не пощадили. Всех порезали.

— Я, Федор Кузьмич, таких проклятых людей еще не встречал, — подхватил Климов. — Вы только подумайте…

Он не договорил: вблизи послышались крики.

— Лекпома! Лекпома сюда!

— Где он, Кузьмич? Зовите его!

Оказалось, что Вихрова укусил скорпион. Он стоял бледный, потирая укушенное плечо и вспоминая, как в прошлом году скорпион укусил в палец одного из бойцов его эскадрона. Тот тут же выхватил шашку и не долго думая отрубил себе палец. Но тут было плечо, и Вихров, почувствовав при укусе двойной резкий удар — в сердце и в спину, считал, что минуты его сочтены.

— Огня! Шомпол давай! — крикнул подбежавший Кузьмич. Суржиков принес бегом охапку соломы. Кто-то из бойцов подал шомпол лекпому. Старик-проводник, молча наблюдавший всю эту картину, убежал куда-то и возвратился с банкой в руке.

— Ишак-голова! — сердито закричал он на лекпома, который приложил раскаленный шомпол к плечу командира. Старик оттолкнул Кузьмича и принялся втирать в ранку зеленую мазь.

— Хейли-хуб… Хейли-хуб… Гюрьза хейли-хуб, — приговаривал он, втирая в плечо Вихрова какую-то мазь.

Вихров почти сразу же почувствовал облегчение. Тошнота исчезла. Он понял, что спасен. Собственно, не всегда укусы скорпиона были смертельны, но в весеннее время они были чрезвычайно опасны. Вихров понял, как многим он обязан старику. Он взял его руки и крепко пожал. Ему очень хотелось чем-нибудь одарить старика. Но тот никак не хотел брать предложенную ему расшитую серебром тюбетейку, и только восточный обычай вынудил старика принять ее как подарок.

— Где Нури? Куда пропал мой Нури?! — произнес он, оглядываясь.

— Вы что говорите, ака? — спросил Вихров.

— Ишак пропал, — ответил старик.

— Да вон он, в камыше, — показал Суржиков. — Только зашел.

— Нури!.. Нури!.. — крикнул старик. — Нури, иди сюда! Лепешка Даем! — В камыше зашуршало, и Нури задрав хвост, выскочил на дорогу.

Старик достал из поясного платка кусок сухой лепешки и сунул ее ишаку, который умными глазами смотрел на него…

При первых же звуках трубы Маринка побежала на конюшню седлать свою лошадь. Но полковой врач Косой приказал ей остаться, потому что он сам вместе с помощником выезжал по тревоге.

Маринка постояла, проводила взглядом отряд, потом вернулась к себе, зажгла лампу и села за книгу. Она дочитывала главу, когда где-то, ей показалось, в стороне штаба, один за другим прокатились два выстрела.

Она потушила лампу и вышла на улицу. Все вокруг было залито ослепительным светом луны. По улице, размахивая руками, бежал человек. Приглядевшись, девушка узнала в нем Грищука.

— Скорей, скорей, хорошая моя! — торопливо сказал он, подбегая.

— Что случилось? — тревожно спросила Маринка.

— Дежурный послал. В ревкоме человека, что ли, зарезали, — проговорил Грищук задыхающимся от волнения голосом.

Когда Маринка вбежала в маленький дворик Абду-Фатто, там было полно красноармейцев, толпившихся подле супы.

Харламов слушал патрульного, высокого молодого бойца, который, держа винтовку у ноги, докладывал о происшествии.

— Вот как получилось, товарищ старшина, — говорил он. — Стоим мы, значит, с Мишуткой у ворот, охраняем ревком. Вдруг кто-то за углом как заплачет, как заохает.

— Кто же это был?

— Похоже, что дитя. Мы — туда, а оно в кусты — и айда… Так мы шагов сто за ним пробежали, а может, и больше. Постояли, посмотрели — нет никого. Пошли обратно, глядим: человек лезет через дувал. Я ему кричу: стой! А он прыг на коня — и пошел. Тут я по нему и ударил. И вроде он крикнул что-то.

— Подранил он его, — сказал Мишута, небольшой толстый боец с подвязанной щекой.

— Да. Видим, дело неладно, — продолжал высокий. — Вошли во двор. И вот это самое. — Он показал на супу.

Все снова посмотрели туда же.

Там среди раскинутых подушек и одеял лежало обезглавленное тело Абду-Фатто.

— Дом осмотрели? — спросил Харламов.

— Нет еще.

— Осмотрите. Может, еще кого убили.

Бойцы принялись тщательно обыскивать двор.

— В воротах послышались шаги. С выражением беспокойства на старом лице вошел завхоз Афанасьев.

Он остановился, мельком взглянул на часы и огляделся.

— Что случилось, старшина? — спросил он, приметив Харламова.

— Председателя ревкома убили, товарищ завхоз, — сказал тот.

— Председателя ревкома?! Да что ты говоришь! Где же он?

Харламов показал на супу.

Афанасьев подошел и нагнулся посмотреть.

— Ах, разрази их гром! Негодяи! Что сделали!.. Такого человека! — воскликнул он сокрушенно. — Позволь, а где голова?

— Увезли.

— Как увезли?!

— Это у них, у басмачей, стало быть, обычай такой. Быстрыми шагами подошел Мишута.

— Товарищ завхоз, разрешите доложить, — сказал он, поднимая руку к завязанной голове, — в саманнике нашли девушку.

— Что, дочка его? — встревожился Афанасьев.

Лола рыдала в объятиях Маринки. Она то прижималась к ней, то вырывалась, словно хотела куда-то бежать.

— Отец! Где мой отец? Скажите, что они сделали с ним? — спрашивала она, задыхаясь, глотая слезы и прижимая руки к груди.

— Сестра, не говорите ей. Нельзя, — глухо сказал Афанасьев. — Спросите, где ее мать?

— Я спрашивала, товарищ завхоз. Она говорит, что, кроме отца, у нее никого нет.

— Гм… Надо ее увести отсюда. Помести ее пока у себя.

Маринка участливо посмотрела на Лолу.

— Твой отец ранен, девушка. Его унесли в лазарет. Туда, где лечат людей. Понимаешь? — нежно говорила она, поглаживая Лолу по голове и плечам. — Не плачь, деточка, успокойся. Пойдем отсюда, милая. Тебе нельзя здесь оставаться.

Лола почти не слушала, что ей говорили. Ее охватила мучительная тревога: правда ли, что отец только ранен.

Но Маринка говорила так убедительно, что девушка наконец поверила и пошла вместе с ней.

Афанасьев, оставшийся в Юрчах за начальника гарнизона, тут же составил комиссию, чтобы переписать имущество Абду-Фатто, и приказал выставить у ворот караул.

— Ну, а начальство вернется, тогда даст команду, как поступить, — заключил он, поглядывая на часы и глухо покашливая…

Еще до выступления Лихарев тщательно ознакомился с картой и, прикинув в уме, пришел к убеждению, что Ибрагим-бек будет отступать, попав под удар, только в южном направлении. Поэтому он тут же разделил свой отряд и приказал Ладыгину перерезать, дорогу, идущую от ущелья Ак-Капчигай к Амударье.