Сын Дога - Алекс де Клемешье

– Ну хорошо, – присмирев, серьезно проговорила подруга. – А на этот раз ты что ему скажешь?

– Говорить я в этот раз буду мало. – Анька с сомнением посмотрела на подругу, внимательно, будто примеряясь, стоит ли рассказывать секрет. – Помнишь, у меня глаз косил?

– Помню, что до войны ты ходила в жутких очках.

– Очки, может, и помогали, но медленно и ненадежно. Тогда дядь-Леша свозил нас с мамой в свою деревню. Там на окраине у них бабка живет, всякие-разные болезни заговаривает.

– Ведьма, что ли? – восторженно выпучив глаза, уточнила Виленка.

– Ну, может, и не ведьма, но кой-чего, видимо, умеет. Глаз, во всяком случае, с тех пор не беспокоил.

– Попросишь ее приворот сделать?

– Ну, не порчу же навести! – с досадой ответила Анька. – И приворот, и отворот, и еще чего-нибудь… ну, чтоб наверняка. Надеюсь, получится. А не получится – так хоть пошалю маленько. Сама-то я, может, и не так уж сильно верю в колдовство. Но тут главное, что верит дядь-Леша. Намекну ему, к кому зашла по дороге к его дому, авось это произведет впечатление.

– Жжжжуть! И правильно, матушка! За свое счастье нужно бороться.

В ответ Анька рассеянно покивала и вернулась на стул.

* * *

В избенке местной знахарки было светло, солнце косыми лучами расчерчивало горницу по диагонали. Никаких тебе нетопырей, змеиной кожи и непременного черного кота. Полы выметены, в вещах порядок, все чистенько и аккуратно. На стене панно с горой Казбек – точно такое же, как у дядь-Леши: видимо, что завезли в сельпо, то деревенские жители и расхватали. А может, мода такая.

Порядку Анька не особо удивилась, поскольку прекрасно помнила свой давнишний, еще довоенный сеанс у целительницы. И саму бабку помнила замечательно – та, казалось, совсем не изменилась за прошедшие семь лет. Куда удивительнее, что и бабка ее узнала.

– Здравствуй, Анюта! Проходи, проходи.

– Вы не можете меня помнить! – неуверенно произнесла Анька.

– Почему это? – всплеснула руками бабка. – Что рост изменился да фигурка оформилась – это ерунда. Человек-то тот же самый остался, верно?

Еще более неуверенно Анька пожала плечами. Танцевали в диагональных лучах пылинки, радостно гомонили на улице воробьи, было тепло и солнечно, и все это совершенно не вязалось с внутренним состоянием. Имеет ли она право на то, чтобы приворожить мужчину, которого любит? Имеет ли право бороться за свое счастье любыми способами? А если то, за чем она сюда пришла, всего лишь шалость, то почему так зябко в груди? Почему слова даются с таким трудом? Почему с таким сомнением она ощупывает в кармане золотой прабабушкин кулон – богатство, которым она собиралась расплатиться за услуги колдуньи?

Наконец она решилась и рассказала, для чего пришла. Не упоминая дядь-Лешу. Не вдаваясь в подробности их нынешних взаимоотношений.

– Мне нужно, – торопливо, боясь сбиться или передумать, говорила Анька, – чтобы ни одна женщина больше не переступила порог его дома. Мне нужно, чтобы сам он никогда больше не смог шляться по бабам. Мне нужно, чтобы во всем мире для него осталась только я, чтобы любил он меня до самой смерти…

– До чьей? – перебив Аньку, уточнила бабка.

– Что? – летая мыслями где-то далеко-высоко, не поняла Анька.

– До чьей смерти? До евойной или до твоей?

Это был жестокий вопрос, который никак не вязался с романтизмом фразы – «любить до самой смерти». Анька вздернула губу:

– А пусть мы умрем в один день! Так ведь можно?

– Все можно, – вздохнула старуха. – Только ведь… люди, надо быть, не всегда понимают, чего хотят.

– Я хочу быть с ним, – уверенно произнесла Анька и даже кивнула, подтверждая сказанное. – Без него наша жизнь… – Она хотела добавить «моя и мамы», но передумала. – Жизнь без него – это череда будней. А с ним она становится такой, какой и должна быть. Ведь это же грандиозная несправедливость, если людям хорошо вместе, но они никак не могут быть вместе постоянно! Нечестно!

– Нечестно, – согласилась бабка.

– Вот я и хочу все исправить. Сам он… то ли решиться не может, то ли…

– То ли в счастье свое поверить не хочет, – договорила за нее бабка. – Девка ты на загляденье, любой позавидует, да не каждый решится с такой раскрасавицей судьбу связать… А раз он, как ты говоришь, кобелина страшный… – Анька поморщилась, но кивком подтвердила. – Раз кобелина – надо быть, не особо разборчив. Да, такое дело нужно исправить. Чем расплачиваться-то будешь, голуба моя?

Анька молча вынула из кармана кулон, положила украшение на стол. Глаза у бабки вдруг вспыхнули алчным огнем, она просто-таки всем телом подалась к столу. Протянутая к кулону рука дрожала, и казалось, что бабка прилагает все усилия, чтобы не схватить эту вещицу.

– Убери, убери! – придя в себя, хрипло, но строго сказала она. – После расплатишься, когда дело сделано будет да когда поймешь, что все по-твоему вышло. Правила такие, их нарушать не следоват.

Анька пожала плечами и засунула золото обратно в карман. Мурашки продолжали бегать по спине, и она время от времени передергивалась, будто от холода.

– Значится, так: я сейчас кой-какой отвар сделаю, а ты пойди-ка пока в сени, там ширмочка имеется. Вот тебе струмент, возьмешь у себя мазок.

– Чего? – не поняла Анька, рассматривая протянутый ей металлический стерженек с лопаточкой на конце.

– Никогда у женского врача, что ли, не бывала? – недовольно отозвалась бабка.

– Бывала… А… зачем мазок?!

– В вагинальных жидкостях – самая сила для таких дел! – важно произнесла бабка. – Не соплю же у тебя просить?

Анька послушно взяла «струмент», послушно зашла за ширмочку и только там неожиданно в голос расхохоталась. Истерично подвизгивая и всхлипывая, начала задирать длинную юбку. Это надо же! Вот тебе и знахарка, вот тебе и народная целительница, вот тебе и колдунья! «Вагинальные жидкости» – это ж умереть можно! Виленка точно будет в восторге!

Через полчаса пузырек с «колдовским зельем», как мысленно окрестила отвар Анька, перекочевал в ее сумочку.

– Ну, гляди, – вновь построжала бабка, – как все сполнится – не забудь про оплату! А забудешь – надо быть, сама приду и потребую.

– Договорились, – усмехнулась Анька. – До свидания!

– Удачи тебе, касатка! – И милая старушка расплылась в улыбке.

* * *

На сей раз в гостях у дядь-Леши никого не было. Возможно, поэтому новый Анькин визит он воспринял гораздо спокойнее. Впрочем, в разговоре все равно чувствовалась обоюдная скованность, хотя щекотливую тему прошлого Анькиного вторжения они оба усердно обходили стороной.

День был субботний, и потому он возился по хозяйству – обирал жуков с картофельной ботвы. Анька принялась помогать. Дело было знакомое, брезгливости она не испытывала, к тому же ей сейчас хотелось такой вот обыденности – пусть руки будут заняты, раз уж скрыть их дрожь невозможно. Говорили, что давить жука бесполезно, все равно либо сам выживет, либо успеет потомство оставить. Личинок и взрослых насекомых, собранных с картошки, дядь-Леша кидал в бидон с керосином, который стоял тут же, на огороде, в тенечке. Как ни старалась Анька, платье, ладони и волосы мгновенно пропахли, и потом она еще долго переживала – руки хоть отмыть можно, а смену одежды она с собою взять не додумалась. Но дядь-Леша таких вещей, казалось, не замечает.

Наконец зашли в дом.

Ее все еще потряхивало, ей по-прежнему было неуютно – но на этот раз, к счастью, не из-за того, что дядь-Леша не был рад ее приезду, а от того, что она сама не была уверена в правильности задуманного. Пузырек, лежащий в сумочке, оставленной на печном приступке, словно жег ее на расстоянии. И сердце подскакивало, расположившись где-то не на положенном месте. Как все будет, когда она подольет отвар в дядь-Лешин чай? Сработает ли зелье сразу? Или придется подождать неделю-другую: вернуться домой и уже там надеяться, что дядь-Леша вот-вот примчится на машине с шашечками, чтобы просить у мамы руки и сердца ее дочери?

– Дядь-Ле-ош, – нерешительно произнесла она, – а можно я у тебя сегодня останусь?

Он нахмурился, выглянул зачем-то в окно, почесал бровь.

– А мама?

– Она знает, что я здесь, – глядя в глаза, соврала Анька. – И я ее предупреждала, что скорее всего задержусь тут до завтра.

– Как-то это все… неправильно, Анют!

И тут над деревней смачно раскатился гром. Еще минуту назад светило солнце и натужно орали петухи – и вдруг зашумело, зарокотало, задуло. Мгновенно стемнело так, будто наступил вечер, а потом ливануло как из ведра. Анька рассмеялась:

– Неправильно – это выдворять гостей в такую погоду, дядь-Леш!

Он несмело улыбнулся в ответ, и на сердце у Аньки чуть-чуть потеплело от этой улыбки: раз он уже не сердится, значит, и не прогонит.