Сын Дога - Алекс де Клемешье

– Спокойной ночи! – выдохнула она ему в ухо таким шепотом, после которого ночь уже точно не может быть спокойной. Выдохнула – и убежала на терраску.

Там, пряча мечтательную, счастливую улыбку, мигом скинула платье и, оставшись в одной комбинашке, забралась под одеяло – мягкое, толстое, пушистое! Подушка кололась и пахла сеном, по крыше глухо постукивали капли утихающего дождя, а низ живота сжимался от ожидания и предвкушения. Сегодня все произойдет! Обязательно, непременно сегодня! Теперь Анька в этом даже не сомневалась.

И потому, когда минут через десять кто-то тихонечко поскребся в дверь, она расслабленно выгнулась, чуть прикрыла глаза и выдохнула:

– Да! Входи!

Дверь скрипнула, в темноте что-то задвигалось, а потом возле кровати, совсем близко, Анька почувствовала чужое, холодное и сырое. Она рывком села, прижала к груди край одеяла.

– Вы?!

Это уже переходило все границы! Все та же жуткая старуха, мокрая, растрепанная и с лихорадочным блеском в глазах, снова явилась в дом!

– Голуба моя, молю, не гони! Вот, возьми!

Бабка почти под нос сунула Аньке промокшие смятые купюры. Анька ничего не понимала, хлопала глазами и ужасно боялась, что именно сейчас может прийти дядь-Леша. Какая уж ночь любви после подобного зрелища?!

– Продай! Продай мне его сейчас, пока еще есть время! За приворот платы с тебя никакой не возьму, а если потом еще что-то понадобится – все за так сделаю! Продай, касатка!

– Нет, это уже слишком! – возмущенно прошипела Анька. – Вы с ума сошли?! Убирайтесь! Сейчас же, немедленно!

– Продай! – заныла старуха. – Христом-богом прошу!

– Бога вспомнили?! – Анька в гневе начала подниматься. – Сначала колдуете, а потом Бога вспоминаете?! Вон отсюда!!! Я сейчас закричу!

– Не продашь? – уронив руку с деньгами, будто окончательно лишившись сил, жалобно спросила бабка.

– Я уже все сказала: пока не сбудется то, что вы мне пообещали, шиш с маслом вы получите, а не кулон! Ясно?

– Ясно, касатка, ясно. Сбудется, сбудется, не волнуйся… Совсем скоро сбудется…

И бабка, бормоча что-то под нос, исчезла из терраски, оставив после себя зябкое ощущение сырости.

Дядь-Леша не шел и не шел. Наконец Аньке наскучило пялиться в темноту.

– Да что ж такое-то? – озадаченно спросила она пустоту перед собой. – Что за мужик такой? Хорош бабник! Его тут ждут, а он…

Она выскользнула из-под одеяла и на цыпочках прошла через сени. Прислушалась – тихо. Неужели спать лег?! Она потянула избяную дверь.

Нет, дядь-Леша все так же сидел в горнице, держа возле живота гитару и не замечая ее. Под глазами наметились темные круги, на лбу выступила испарина, губа была прикушена. Все говорило о том, что сейчас ему плохо, беспокойно, муторно. Анька догадалась и заулыбалась во весь рот: ему хочется пойти к ней, на терраску, а он себя сдерживает изо всех сил! Вот дурачок! Ты только приди – и все наладится, вот увидишь! Не станут одолевать сомнения, не будешь ты корить себя за это желание, перестанешь метаться и мучиться! Да, я младше, да, я дочка твоей сокурсницы, да, ты меня подбрасывал в облака и хвалил мои детские каракули. Но теперь-то я выросла! Теперь я совсем другая! Я уже не красивая девочка, я – красивая женщина, я готова ею стать, а ты все раздумываешь, все клянешь себя за мысли, которые считаешь неправильными… Хватит, брось! Иди сюда!

Анька распахнула дверь и шагнула внутрь.

И тут погас свет.

– Черт!!! – вдруг вскрикнул дядь-Леша и, кинув гитару на топчан, подлетел к окну.

Испуганно вытянувшись в струнку, Анька обнаружила за окошком светящуюся и шипящую змею, извивающуюся в палисаднике. Вернее, голова змеи и большая часть длинного гибкого туловища были задраны к небесам, а хвост яростно хлестал по мокрой земле, по гнущимся книзу цветам и кустам смородины, по едва наметившимся кочанам капусты и картофельной ботве.

– Провода… – почти простонал дядь-Леша. – Ветром оборвало. Ох, как нескладно! Черт, черт! У меня же там керосин…

И на этих его словах за окном полыхнуло так, что Анька на пару секунд ослепла полностью. В приоткрытое окно ринулся жар, потом дядь-Лешина лапа подхватила ее за шкирку и поволокла куда-то прочь из горницы…

* * *

– Анют, мне придется отвезти тебя на станцию.

– А как же ты? – вцепившись в дядь-Лешин рукав, с ужасом глядя на пепелище на месте знакомого с детства домика, всхлипнула Анька.

– А мне сейчас придется протоколы подписывать… Да и вообще – ты же понимаешь, что сейчас мне немножко не до тебя будет.

Он широким жестом обвел кучу вещей, которые им удалось вытащить из пылающей избы. Вещи смердели так, что подступала тошнота.

– Понимаю, – закивала Анька, не выпуская рукав. – А где ты будешь ночевать? Поедем к нам с мамой! Поживешь у нас!

– Анют, – терпеливо принялся объяснять он, – надо скотину куда-то перевести, вещи пристроить, документами заняться… Я найду, где переночевать. Давай-ка, садись в машину.

Полпути до станции Анька подавленно молчала, мечтая, чтобы рыдван, взятый дядь-Лешей в совхозном гараже, заглох, и им пришлось вернуться. Но машина ползла и ползла сквозь темноту и ливень, а потом…

А потом на них сверху что-то рухнуло. Удар по голове был таким сильным, что Анька мгновенно потеряла сознание, а когда очнулась – долго не могла понять, где она и что с ней. Потом услышала слева сдавленные стоны и все вспомнила.

Смяв крышу, на машине лежало необъятного обхвата дерево. Левая дверца переломилась и вошла внутрь, раздробив дядь-Леше ноги, правая, пассажирская, была намертво заблокирована. Да даже будь она распахнута – Анька не могла пошевелиться, сжатая со всех сторон приборной панелью, спинкой сиденья и чем-то еще. По лицу текло липкое, в живот будто раскаленную иглу воткнули, но куда сильнее ее беспокоили затихающие стоны дядь-Леши. Пахло кровью и топливом, а еще – диким, враждебным лесом, что колыхался со всех сторон.

«Нас тут никогда не найдут! – с ужасом думала она. – Мы истечем кровью, и никто нам не поможет!»

«До чьей смерти? До твоей или евойной?» – вдруг вспомнилось Аньке.

«И бабы к нему теперь ходить не будут, – полуобморочно констатировала она, – потому что дома больше нет. И сам он по бабам бегать не сможет… И до конца жизни рядом с ним буду только я… И умрем мы в один день».

– Дядь-Леш, я люблю тебя! – выговорила она хрипло, изгибаясь так, чтобы увидеть его лицо. – Слышишь? Скажи, что ты это услышал! Пожалуйста, скажи!

«Все наладится», – мелькнуло в голове. Мелькнуло и исчезло.

* * *

Она не чувствовала ни рук, ни ног, голова ничего не соображала, ее мутило, и временами Анька впадала в забытье, и только боль возвращала ее в реальность.

А потом она ощутила, как кто-то обшаривает ее карманы.

– Помогите! – шепнула она, не слыша собственного голоса.

– Так я же помогла тебе уже, касатка! – сквозь пульсирующий гул в ушах донесся знакомый голос. – Как ты пожелала – так и сбылось. Пожелала, чтобы скорее сбылось, – оно и произошло скорее. А о большем мы с тобою, голуба моя, не договаривались.

Потом колдунья радостно вскрикнула, и Анька поняла, что старуха обнаружила кулон.

– Жаль мне тебя, – с сочувствием произнесла бабка. – Красивая, молодая – жить бы да жить! Но глупая. Надо быть, всякому известно, что любое желание по-разному исполнить можно. Зря тебя прабабушка этой мудрости не научила.

Голос пропал, и Анька еще какое-то время не могла поверить, что пропал насовсем. Разве возможно такое, чтобы кто-то бросил беспомощного, раненого человека посреди леса, не помог, не спас, оставил умирать?

– Эй! – хрипнула Анька. – Эй, вы где?

Не было ответа, только заново зарядивший дождь лупил по исковерканной металлической крыше что есть мочи да шумел вдоль дороги темный страшный лес. Анька расплакалась – уже не от боли и не от обиды, а просто потому, что отчетливо осознала: все. Больше уже ничего не будет, ничего не случится. Не станет Виленка путать ее косметику с маминой, не станут водители троллейбусов подмигивать симпатичной табельщице, не достанут они с дядь-Лешей коробку с пластинками с антресолей… Все – это значит все.

– Куда Дозор смотрит, а? Совсем ведьмы распоясались. Ты со мной согласен? А?! Гущин, чего молчишь? А, вижу, вижу. Кровушку унюхал, зубки прорезались, мозг отключился.

Оказывается, в мире все еще существовали веселые голоса. Оказывается, Анька все еще была в состоянии слышать и реагировать.

– Спасите…

– Вот странный ты человек, дамочка! Как же я тебя спасу, когда ты уже практически на том свете, а?!

В поле зрения появилось лицо с восточными чертами. Мужчина озабоченно осмотрел искореженный салон автомобиля.

– Не, тут бесполезно, – заключил он. – Если мы попытаемся разогнуть вот эти железяки – тебе, краля, брюхо порвет окончательно. Гущин, ты же сейчас можешь железяки разогнуть? Только ей это не поможет, согласен? А?! Да убери ты рожу свою от меня! Знал бы ты, нежить, какой ты страшный, когда трансформируешься! Ух!.. Так, фифа, сейчас к тебе обращаюсь. Если помирать совсем не хочется – всего один способ имеется. Правда, у нас лицензии на это нет. Гущин, у тебя же нет на это лицензии, а? Но если ты, красавица, никому не скажешь…