1356 - Бернард Корнуэлл

Теперь он видел, как Роланд положил ладонь на рукоять меча и страшился выбора, который ему предстояло сделать. Женевьева уставилась на него с удивлением и призывом в полных страдания глазах.

Граф увидел, как рука Роланда дотронулась до Дюрандаля, и сглупил, потянувшись к своему мечу. Отец Маршан стиснул руки.

— Во имя Господа! — прокричал он и схватил за руку Роланда. — Во имя Господа! — повторил он и сделал предупреждующий жест в сторону графа.

— Милорд, — произнес он благоразумно, — ты прав. Это твой замок. Всё, что здесь происходит, происходит по твоему приказу и является твоей привилегией, мы не можем этого предотвратить.

Но, милорд, — и отец Маршан низко поклонился графу, — эта женщина должна кое-что нам рассказать. Этого требует его святейшество Папа, этого требует король Франции и, милорд, его святейшество и его величество будут благодарны, если ты позволишь мне, твоему скромному слуге, — и он снова поклонился Лабруйяду, — допросить эту несчастную.

Отец Маршан выдумал интерес Папы и короля, но это была вдохновляющая выдумка, достаточная, чтобы охладить ярость Лабруйяда.

— Так я прав? — потребовал подтверждения граф.

— Полностью, и если кто-нибудь из нас тебе воспрепятствовал, милорд, если кто-нибудь из нс бросил вызов твоей несомненной власти, то прими наши нижайшие извинения.

— Но этим делом интересуются Папа и король?

— Как бы удивительным это ни казалось, милорд, да. Потому я здесь, посланный кардиналом Бессьером. Милорд, поскольку ты заслужил репутацию человека, который доблестно сражается за царствие небесное на земле, прошу тебя дать мне время с этим созданием.

— А когда ты с ней закончишь?

— Как я сказал, милорд, это твой замок.

— И твоим людям стоит это запомнить, — рявкнул граф.

— Несомненно, милорд.

— Тогда забирай ее, — великодушно разрешил граф.

— Церковь всегда будет у тебя в долгу, милорд, — сказал отец Маршан и сделал знак Скалли и Робби вывести Женевьеву. Он указал на Хью. — Его тоже заберите.

И Робби вздохнул с облегчением.

Томас стоял на коленях на опушке.

— Что он сказал? — спросил он в десятый раз.

— Возвращаться с первыми лучами солнца, — ответил Кин.

А что случится с Женевьевой между серединой ночи и первыми лучами солнца? Этот вопрос мучил Томаса, воображение подсказывало грязные ответы, а разум не находил решения.

Он не мог ее спасти. Не мог пересечь ров, взобраться на стену и проложить себе путь внутри. Для этого нужна была армия и время.

— Вам следует поспать, — сказал он своим людям, и это была правда, но лучники предпочли бодрствовать вместе с Томасом. Никто не хотел засыпать. — Сколько человек внутри? — гадал Томас вслух.

— У ублюдка было около сотни воинов, когда мы дрались в Вийоне, — напомнил Сэм.

— Они все не могут быть внутри, — сказал Томас, хотя это было лишь то, на что он надеялся.

— Это довольно большое место, — произнес Кин.

— А здесь у нас тридцать четыре лучника, — заметил Томас.

— И у нас есть латники, — добавил Карил.

— У него около сорока арбалетчиков, — сказал Сэм, — может, больше.

— Он не сказал, что обменяет ее? — спросил Томас в десятый раз.

— Он просто велел возвращаться, — ответил Кин. — Я бы задал парню пару вопросов, если б смог, но они отправили намек из арбалета, что мы с отцом Левонном не очень-то желанные гости.

Если Женевьеве причинили боль, подумал Томас, он забудет о Злобе, забудет о принце Уэльском, забудет обо всем, пока не привяжет Лабруйяда к столу и не отрежет ему то, что граф отрезал Вийону.

Такова была его тщетная надежда той лунной ночью. Бывают времена, клогда единственное, что можно сделать — это ждать и тешить себя мечтами, чтобы избавиться от отчаяния.

— На заре, — произнес Томас, — мне нужен каждый лучник и каждый латник. Мы покажемся им. Мы будем готовы драться, но останемся вне пределов досягаемости арбалетов.

Это был просто жест, не больше, и он знал это, но сейчас ему осталось только это.

— Мы уже готовы, — сказал Сэм. Как и остальные лучники, он держал свой лук, хотя в ожидании утренней росы снял тетиву и спрятал ее под шапку. — А это будет на заре.

— Вам следует поспать, — повторил Томас, — всем, кто не в карауле, нужно поспать.

— Ага, нужно, — отозвался Сэм.

Но никто не сдвинулся с места.

Отец Маршан мягко прикоснулся к руке Роланда.

— Ты прав, сын мой. Она твоя пленница, и ты должен ее защищать, но с осторожностью.

— С осторожностью?

— Это владения графа. Он здесь правит, — он улыбнулся. — Но это в прошлом. Теперь приведи пленницу к нам.

— Пленницу? — спросил Роланд. — Она заложница, отец.

Отец Маршан поколебался.

— Что ты о ней знаешь? — спросил он.

Роланд нахмурился.

— Она низкого происхождения и замужем за Бастардом, но помимо этого ничего существенного.

— Тебе она нравится?

Роланд поколебался, но потом вспомнил, что его долг — говорить правду.

— Поначалу она мне не понравилась, отец, но потом я стал восхищаться ей. У нее есть сила духа. У нее есть разум. Да, она мне нравится.

— Она околдовала тебя, — сухо произнес отец Маршан, — и ты в этом не виноват. Но тебе следует знать, что она отлучена от церкви, проклята святой матерью церковью.

Ее должны были сжечь за ересь, но Бастард ее спас, а потом, чтобы скрыть свое зло, она убила благочестивого доминиканца, открывшего в ней ересь.

Находясь в здравом уме, я не могу позволить ей уйти, не могу позволить ей распространять свое омерзительное учение. Она приговорена.

— Я поклялся защищать ее, — с трудом вымолвил Роланд.

— Я освобождаю тебя от этой клятвы.

— Но она кажется такой хорошей женщиной!

— Дьявол скрывает свои деяния, сын мой, — сказал отец Маршан, — он заворачивает низость и одеяние света и подслащивает грязь нежными словами. Она выглядит такой приятной, но на самом деле — дьявольское отродье, как и ее муж.

Они оба отлучены от церкви, оба еретики, — он повернулся к своему слуге, приближающемуся из темного коридора. — Спасибо, — произнес он, взяв из его рук сокола.

Он натянул кожаную перчатку и теперь накручивал путцы птицы вокруг запястья, а потом постучал по клобуку, закрывающему ее глаза.

— Ты знаешь, — поинтересовался он у Роланда, — почему еретики отправились в Монпелье?

— Она сказала мне, что они сопровождали английского монаха, который должен был поступить в университет, отец.

Отец Маршан печально улыбнулся.

— Она солгала об этом, сын мой.