1356 - Бернард Корнуэлл

— Ты и правда это заметил?

— Они не будут стрелять, — ободряюще произнес Томас, надеясь, что это правда, — потому что захотят услышать то, что ты скажешь.

Кин запустил пальцы в шерсть двух волкодавов, подошедших к его ногам.

— И что я скажу?

— Скажи, что я обменяю графиню на Женевьеву и моего сына. Их будут сопровождать не больше трех человек с каждой стороны, обмен состоится на полпути между лесом и замком.

— Из-за этого вся эта кутерьма? — спросил Кин. — Из-за графини?

— Лабруйяд хочет ее вернуть.

— Ах, как трогательно. Должно быть, он ее любит.

Томас предпочел бы не думать о том, почему граф хочет вернуть Бертийю, он знал, что совершая этот обмен, приговаривает ее к мучениям и, возможно, к смерти, но Женевьева и Хью были для него гораздо важнее. Как жаль, подумал он. Но это неизбежно.

— И когда я должен доставить это послание? — спросил Кин.

— Сейчас, — сказал Томас. — Лунного света достаточно, чтобы они заметили, что ты не вооружен.

— Для того, чтобы прицелиться из арбалета, тоже.

— Да, — согласился Томас.

Он нашел графиню на огромной кухне фермы, комнату пересекали массивные балки, с которых свисали сушеные травы. Там был отец Левонн, священник из Кастийона д'Арбизон, а Питт охранял ее.

Питт, у которого не было другого имени, был высоким, худым и молчаливым человеком с костлявым лицом, прямыми волосами, перевязанными изношенной тетивой, и глубоко посаженными глазами.

Англичанин из Чешира, он присоединился к эллекенам в Гаскони, выехав из леса, как будто уже находился вместе с ними, а потом просто молча встал в строй.

Питт был мрачен и замкнут, и Томас подозревал, что он дезертировал из какого-то другого отряда, но также он был превосходным лучником и знал, как повести за собой людей в битве.

— Рад, что ты вернулся, — пробурчал он, увидев Томаса.

— Томас, — с облегчением произнес отец Левонн, встав с кресла, находившегося рядом с Бертийей.

Томас сделал ему знак не вставать. Бертийя сидела за большим столом, на котором, горели две свечи, испуская клубы дыма. Служанка, которой ее снабдила Женевьева, выбрав из девушек в Кастийоне д'Арбизон, стояла на коленях подле нее.

Глаза графини были красными и заплаканными. Он подняла взгляд на Томаса.

— Ты собираешься меня вернуть, так ведь?

— Да, миледи.

— Томас… — начал отец Левонн.

— Да, — резко ответил Томас, обрывая ту попытку протеста, которую готов был сделать священник.

Бертийя опустила голову и снова заплакала.

— Ты знаешь, что он со мной сделает?

— У него моя жена и сын, — ответил Томас.

Она тихо всхлипнула.

— Иисусе, — прошипел Кин рядом с Томасом.

Томас не обратил внимания на ирландца.

— Мне жаль, миледи, — сказал он.

— Когда? — спросила она.

— Нынче ночью, надеюсь.

— Я бы предпочла умереть, — сказала она.

— Томас, — промолвил отец Левонн, — позволь мне пойти поговорить с графом.

— И что хорошего, черт возьми, это принесет, по твоему мнению? — Томас задал вопрос более резко, чем намеревался.

— Просто позволь мне поговорить с ним.

Томас покачал головой.

— Граф Лабруйяд, — сказал он, — злобный ублюдок, жирный злорадный и разгневанный ублюдок, к этому времени он, вероятно, уже пьян, и, разреши я тебе отправиться в его замок, возможно, оттуда ты уже не выйдешь.

— Тогда я останусь там. Я священник. Я иду туда, где во мне нуждаются, — отец Левонн помедлил. — Позволь мне поговорить с ним.

На мгновение Томас задумался.

— Может быть, если ты останешься снаружи.

Левонн поколебался, а потом кивнул.

— Подойдет.

Томас взял Кина под руку и отвел его во двор фермы.

— Не позволяй отцу Левонну заходить в замок. Они могут сделать из него еще одного заложника.

Ирландец, казалось, на мгновение потерял дар речи, но потом к нему вернулась способность говорить.

— Боже ж ты мой, — произнес он с тоской в голосе, — она так прелестна.

— Она принадлежит Лабруйяду, — резко ответил Томас.

— Она может затмить звезды и обратить разум мужчины в дым, — сказал Кин.

— Она замужем.

— Такое прелестное создание, — продолжал Кин изумленно, — заставляет поверить, что Господь и правда любит нас.

— А теперь найди свежую лошадь, — велел Томас, — вы с отцом Левонном доставите послание в Лабруйяд.

Он повернулся к священнику, который последовал за ними под лунным светом.

— Можешь говорить, что хочешь, отец, но если ты не убедишь графа отпустить Женевьеву, я обменяю графиню.

— Хорошо, — без особого энтузиазма отозвался отец Левонн.

— Я хочу покончить с этим, — резко произнес Томас, — потому что завтра мы отправляемся на север.

Отправляемся на север. Чтобы присоединиться к принцу или чтобы найти Злобу.

Роланд де Веррек почувствовал, что его душа парит, как птица на ясном небе, птица, что может пронзать облака сомнений и подниматься на высоту славы, птица с крыльями веры, белая птица, как лебеди, что плавали во рву замка графа Лабруйяда, где он стоял на коленях в освещенной свечами часовне.

Он осознавал, как колотится его сердце, отбивая барабанную дробь в груди, как будто в унисон с хлопаньем крыльев его взлетающей ввысь души. Роланд де Веррек находился на вершине блаженства.

В тот вечер он узнал об ордене Рыбака. Он выслушал отца Маршана, рассказавшего о целях ордена и рыцарском обете по поиску Злобы.

— Но я знаю про Злобу, — сказал Роланд.

Отец Маршан был ошеломлен, но потом пришел в себя.

— Знаешь? — спросил он. — Что именно ты знаешь, сын мой?

— Это меч, который Святой Петр принес в Гефсиманские сады, — ответил Роланд, — меч, который тот вытащил, чтобы защитить нашего Создателя.

— Священное оружие, — тихо добавил отец Маршан.

— Но про́клятое, отец. Говорят, что оно проклято.

— Я тоже это слышал, — сказал отец Маршан.

— Проклято, потому что Святой Петр обнажил его, а Христос этого не одобрил.

— Dixit ergo Iesus Petro mitte gladium in vaginam, — отец Маршан хотел было процитировать Писание, но потом остановился, потому что Роланд выглядел несчастным. — Что такое, сын мой?

— Если злые люди будут обладать этим мечом, отец, они получат такое могущество!

— Именно поэтому и существует орден, — терпеливо объяснил священник, — чтобы убедиться, что Злоба принадлежит лишь церкви.

— Но проклятие может быть снято! — сказал Роланд.

— Правда? — удивился отец Маршалл.

— Сказано, — объяснил ему Роланд, — что если клинок отправят в Иерусалим и освятят в стенах храма Гроба Господня, то проклятье будет снято, и меч станет оружием славы Господней.