В когтях неведомого века - Андрей Ерпылев

Пресловутому КГБ такое и не снилось! У Арталетова сложилось впечатление, что стучали на него (да и на всех остальных, разумеется) не только люди и говорящие животные (приводились, например, показания, которые мог дать только подлый кот‑особист из «избуша» Бабы‑Марьюшки и никто иной – век ему сметаны не видать!), но и совершенно бессловесные твари вроде лесных клопов. Отчаялись, должно быть, покарать убийцу своего родича собственными руками, то есть, конечно, не руками, а хоботками, жвалами и прочим «колюще‑сосущим ротовым аппаратом», и встали на скользкий путь незабвенного Павлика Морозова!

Странное дело, но пытливых дознавателей вроде бы совсем не интересовало то, как именно Жора научился своим колдовским штучкам (подумаешь, плевое дело – приговоренную ведьму в воздухе развеять или в блоху обратить), или, тем более, каким образом он вступал со своими учителями в сношения (деловые, разумеется, исключительно деловые!), чего добивались инквизиторы во всех прочитанных им книгах про средневековье. Ровно столько же усилий прилагалось, чтобы отвратить грешника от ереси и вернуть его в лоно матушки церкви, склонить к покаянию. От него не допытывались, как он дошел до теории множественности обитаемых миров, за что, несколько позднее, поплатится жизнью Джордано Бруно, не требовали отречься от слов «а все‑таки она вертится», обессмертивших Галилео Галилея, или выдать сообщников по строительству «Города Солнца»[92].

Исследователей, разбирающих сейчас Георгия на составные части, волновало только одно: где находится та дверца, откуда на белый свет выпало из неведомых глубин Мироздания сие существо, наивное до крайности, не знающее прописных истин, но исподволь сеющее зерна сомнения, опасные для устоев общества. Естественно, заглядывать в эту дырочку – Боже упаси! Наоборот: заткнуть, заделать, навесить сто амбарных замков, подпереть надежным бревном, чтобы и ни туда, и ни оттуда…

Самым ужасным оказалось то, что, когда Жора, сдавшись на милость победителей, попытался рассказать им всю правду, ему не поверили… Точно по старому анекдоту про лектора общества «Знание» и туркменского аксакала: «Все понимаю: и про космические корабли, и про генную инженерию, и про синхрофазотроны… Ты мне, умный человек, объясни, как повидло в карамельки запихивают!»

Жаль только, что как «повидло запихивают», Георгий и сам не знал…

– Ну что, коллеги! – обратился «большой» к соратникам, когда допрос зашел в тупик по причине полной опустошенности допрашиваемого. – Похоже, любезный наш шевалье д'Арталетт… вы не будете возражать, что мы вас пока называем этим именем?.. либо не знает чего‑то важного, либо искусно от нас это скрывает.

– Запирается, гад! – прошипел «мизинец», прожигая взглядом дыры в капюшоне. – Крутит!..

– Прищемить ему что‑нибудь дверью – сразу запоет!

– А еще больше способствует…

– Наши методы, – продолжал главный инквизитор, не слушая кровожадных советов, – оказались недостаточными для выяснения истины, поэтому предлагаю применить к обвиняемому крайнюю степень допроса…

«Все! – в панике заметались по черепной коробке жалкие, как перепуганные мыши, мыслишки. – Крайняя степень допроса это, конечно, пытка. Сколько я выдержу? С чего начнут? С дыбы? С раскаленных клещей?..»

Но дознаватели не торопились будить сладко дремавшего среди своих приспособлений, точно жирный паук в паутине, палача. Наоборот, они разом обернулись в другую сторону, туда, откуда из темноты неосвещенного коридора приближались четкие, будто механические, шаги.

Вошедший был высок ростом и худ, как скелет, что отлично просматривалось сквозь свободного покроя рясу, ниспадающую широкими складками до самого пола. Стремительным шагом, все так же размеренно цокая невидимыми копытцами (или рычагами) по полу, «эксперт» приблизился к замершему от страха Арталетову и, резко отбросив с бледного аскетического лица капюшон, вперил свой полубезумный взгляд в лицо жертвы.

Два огромных бесцветных глаза с ритмически сужающимися и расширяющимися зрачками затягивали почище русалочьего омута. Секунда, и в мозгу Жоры помутилось…

«… – вяло успел подумать он, проваливаясь куда‑то. – Допрыгался!..»

И тут же ощутил себя по‑прежнему твердо стоящим на ногах на том же месте. Гипнотизер же, устало прикрыв костлявой ладонью лицо, уже поворачивался к трибуналу, затаившему дыхание в ожидании вердикта.

– Он не наш… – пробормотал экстрасенс, снова нахлобучивая на голову капюшон, отчего слова его стали звучать глухо, почти замогильно. – Не из нашего времени… Ему нельзя здесь оставаться…

– Что я говорил!!! – взвился «безымянный», и Арталетов с ужасом увидел, что члены трибунала – это и в самом деле пальцы на гигантской, затянутой в черную перчатку пятерне, медленно поднимающейся над столом…

* * *

Георгий стоял в центре огромной, сияющей призрачным голубым светом пентаграммы, окруженной двойным рядом кабалистических символов, кажется, написанных на плитах пола фосфором. «Пальцы‑инквизиторы» по‑прежнему сидели за столом трибунала, и Арталетову уже казалось, что рука‑монстр ему лишь почудилась…

«Черной магией балуетесь? – горько думал пленник, не в состоянии пошевелиться, будто опутанный магическими цепями, не то что шагнуть прочь из светящейся звезды. – А еще инквизиция…»

– Нечто, пробравшееся в наш мир из неведомых глубин времени, – мерно читал приговор, перебирая сухими пальцами огромные четки, «большой», – доверенной нам Богом и людьми властью приговариваем тебя возвратиться обратно в свою мерзкую преисподнюю, наполненную страшным и непонятным, и заклинаем навеки забыть дорогу сюда, дабы не смущать Божьих тварей диавольскими соблазнами… Убирайся! – выкрикнул он внезапно, и линии пентаграммы налились нестерпимым светом…

Уже окруженный яростным сиянием, закрутившим его в немыслимой силы вихре, Жора успел разглядеть своих друзей – Леплайсана, Генриха, обеих ведьм и даже Кота в сапогах, стремившихся к нему… но остановиться не смог.

Впереди всех бежала Жанна, в отчаянии протягивая руки…

* * *

– Проснись, Арталетов, мать твою!..

Георгий ошарашенно огляделся вокруг, не в силах сразу уразуметь, куда вдруг подевался мрачный, наполненный чудовищными видениями зал, орудия пыток, инквизиторы и палач, да и пентаграмма заодно…

– Заснул, что ли?

Перед прилавком с аккуратно разложенными книгами в пестрых обложках, поигрывая увесистым «демократизатором», возвышался сержант Нечипоренко.

– Здравствуйте, товарищ Нечипоренко! – заискивающе улыбнулся, презирая себя в эту минуту за лакейский тон, Арталетов. – Чего изво…

«Неужели все по новой? – оборвал он себя. – Нет… Нет! Нет!!!»

– Не‑е‑е‑е‑ет!!! – заорал он прямо в физиономию сержанта, тут же причудливо искривившуюся, словно в кривом зеркале из «Комнаты смеха»…

* * *

Темнота и тишина. Знакомые запахи пыли и плесени. Неумолкающая ария сверчка где‑то под кроватью…

Тюрьма. Бастилия.

– Ура! – вслух заявил Жора, переворачиваясь на другой бок. – Сон. Всего лишь сон.

Где‑то далеко, за множеством стен, глухо пробили куранты. Три раза. Три часа.

Знать бы еще, дня или ночи…

Ставни на крохотном окошке были заботливо прикрыты тюремщиком.

29

Он сказал мне: «Приляг, успокойся, не плачь,

– Он сказал: – Я не враг, я – твой верный палач.

Уж не за полночь – за три. Давай отдохнем.

Нам ведь все‑таки завтра работать вдвоем…»

Владимир Высоцкий. «Палач»

– Вставайте, господин д'Арталетт, просыпайтесь! – Кто‑то деликатно теребил Жору за плечо. – Пора…

Да, похоже, действительно пора… Хоть притворяйся спящим, хоть нет, а сегодня настало твое последнее утро, Георгий.

Арталетов открыл глаза и с изумлением увидел знакомое лицо.

– Господин Сильва? Какими судьбами?

– Да вот, – засмущался бывший надзиратель Консьержери. – Переведен на новое место… Так сказать, с повышением.

– Поздравляю. – Наш герой был действительно искренне рад за случайного знакомого. – Жалованье тоже повыше, а?

– Конечно! И намного, скажу вам. Моя старуха Мадлен рада без памяти. У меня ведь в семье восемь ртов! И уважение, опять же…

За неторопливым разговором о житейских горестях и радостях не сразу и вспомнили о причине визита надзирателя.

– Вот, господин шевалье, – спохватился наконец надзиратель. – Надеть это вам велено…

На столе был аккуратно разложен хорошо отглаженный и благоухающий «морозной свежестью» балахон, сплошь изукрашенный изображениями адского огня, извивающихся в ритме самбы грешников, рогатых дьяволов и прочей нечисти, а также высокий колпак, выполненный в таком же декадентском стиле.