Стихотворения и поэмы. Дневник - Белла Ахмадулина

Борису Толокнову

Был май в начале. Хладных и кипящихследила я движенье сил морских.К ним жало жажды примерял купальщик.О, море-лев, зачем тебе москит,пусть улетит. Уже зари натёкикормяще впали в озеро Инкит.Купальщик зябкий – яблоко на тёрке.Взмахни хвостом, лев-море, пусть летитподале, прочь от волн – горбов корпящих, —мешает созерцанью красоты.Зачем тебе докучливый купальщик?Ответствовало море: – Это тывалов моих невольная докука.Я снизу вверх из волн на брег гляжу.Лететь легко ль, да и лететь докуда?Когда узна́ю – жаль, что не скажу.

19 октября 1996 года

Осенний день, особый день —былого дня неточный слепок.Разор дерев, раздор людейтак ярки, словно напоследок.

Опальный Пасынок аллей,на площадь сосланный Страстну́ю, —суров. Вблизи – младой атлетвкушает вывеску съестную.

Живая проголодь права́.Книго́чий изнурён тоскою.Я неприкаянно брела,бульвару подчинясь Тверскому.

Гостинцем выпечки летеллист, павший с клёна, с жара-пыла.Не восхвалить ли мой Лицей?В нём столько молодости было!

Останется сей храм наук,наполненный гурьбой задорной,из страшных герценовских мукпоследнею и смехотворной.

Здесь неокрепшие умытакой воспитывал Куницын,что пасмурный румянец мглыльнул метой оспы к юным лицам.

Предсмертный огнь окна светил,и Переделкинский изгнанникпростил ученикам своимизмены роковой экзамен.

Где мальчик, чей триумф-провалуслужливо в погибель вырос?Такую подлость затевал,а малости вина – не вынес.

Совпали мы во дне земном,одной питаемые кашей,одним пытаемые злом,чьё лакомство снесёт не каждый.

Поверженный в забытый прах,Сибири свежий уроженец,ты простодушной жертвой палчужих веленьиц и решеньиц.

Прости меня, за то прости,что уцелела я невольно,что я весьма или почтижива и пред тобой виновна.

Наставник вздоров и забав —ухмылка пасти нездоровой,чьему железу – по зубамнетвёрдый твой орех кедровый.

Нас нянчили надзор и сыск,и в том я праведно виновна,что, восприняв ученья смысл,я упаслась от гувернёра.

Заблудший недоученик,я, самодельно и вслепую,во лбу желала учинитьпядь своедумную седьмую.

За это – в близкий час ночнойперо поведает странице,как грустно был проведан мнойстрадалец, погребённый в Ницце.

Надпись на книге: 19 октября

Фазилю Искандеру

Согласьем розных одиночествсоставлен дружества уклад.И славно, и не надо новшествновей, чем сад и листопад.

Цветет и зябнет увяданье.Деревьев прибылен урон.На с Кем-то тайное свиданьеопять мой весь октябрь уйдёт.

Его присутствие в природенаглядней смыслов и примет.Я на балконе – на перронеразлуки с Днём: отбыл, померк.

День девятнадцатый, октябрьский,печально щедрый добродей,отличен силой и окраскойот всех, ему не равных, дней.

Припёк остуды: роза блекнет.Балкона ледовит причал.Прощайте, Пущин, Кюхельбекер,прекрасный Дельвиг мой, прощай!

И Ты… Но нет, так страшно близокко мне Ты прежде не бывал.Смеётся надо мною призрак:подкравшийся Тверской бульвар.

Там до́ма двадцать пятый нумерменя тоскою донимал:зловеще бледен, ярко нуден,двояк и дик, как диамат.

Издёвка моего Лицеяпошла мне впрок, всё – не беда,когда бы девочка Лизеттасо мной так схожа не была.

Я, с дальнозоркого балкона,смотрю с усталой высотыв уроки времени былого,чья давность – ста́рее, чем Ты.

Жива в плечах прямая сажень:к ним многолетье снизошло.Твоим ровесником оставшись,была б истрачена на что?

На всплески рук, на блёстки сцены,на луч и лики мне в лицо,на вздор неодолимой схемы…Коль это – всё, зачем мне всё?

Но было, было: буря с мглою,с румяною зарёй восток,цветок, преподносимый мноюстихотворению «Цветок»,

хребет, подверженный ознобу,когда в иных мирах гулялмеж теменем и меж звездоюпрозрачный перпендикуляр.

Вот он – исторгнут из жаровенподвижных полушарий двух,как бы спасаемый жонглёромпочти предмет: искомый звук.

Иль так: рассчитан точным зодчимотпор ветрам и ветеркам,и поведенья позвоночникблюсти обязан вертикаль.

Но можно, в честь Пизанской башни,чьим креном мучим род людской,клониться к пятистопной блажиночь напролёт и день-деньской.

Ночь совладает с днём коротким.Вдруг, насылая гнев и гнёт,потёмки, где сокрыт католик,крестом пометил гугенот?

Лиловым сумраком аббатстваприкинулся наш двор на миг.Сомкнулись жадные объятьяраздумья вкруг друзей моих.

Для совершенства дня благого,покуда свет не оскудел,надземней моего балконавнизу проходит Искандер.

Фазиля детский смех восславитьуспеть бы! День, повремени.И нечего к строке добавить:«Бог по́мочь вам, друзья мои!»

Весь мой октябрь иссякнет скоро,часы, с их здравомысльем споря,на час назад перевели.Ты, одинокий вождь простора,

бульвара во главе Тверского,и в Парке, с томиком Парни́прости быстротекучесть слова,прерви медлительность экспромта,спать благосклонно повели…

Поездка в город

Борису Мессереру

Я собиралась в город ехать,но всё вперялись глаз и лобв окно, где увяданья ветхостьсамо сюжет и переплёт.

О чём шуршит интрига блеска?Каким обречь её словам?На пальцы пав пыльцой обреза,что держит взаперти сафьян?

Мне в город надобно, – но втуне,за краем книги золотым,вникаю в лиственной латунинепостижимую латынь.

Окна́ усидчивый читатель,слежу вокабул письмена,но сердца брат и обитательторопит и зовёт меня.

Там – дом-артист нескладно статени переулков приворотиздревле славит Хлеб и Скатертьпо усмотренью Поваров.

Возлюблен мной и зарифмован,знать резвость грубую ленив,союз мольберта с граммофономнадменно непоколебим.

При нём крамольно чистых пиршествне по усам струился мёд……Сад сам себя творит и пишет,извне отринув натюрморт.

Сочтёт ли сад природой мёртвой,снаружи заглянув в стекло,собранье рухляди аморфнойи нерадивое стило?

Поеду, право. Пушкин милый,всё Ты, всё жар Твоих чернил!Опять красу поры унылойТы самовластно учинил.

Пока никчемному посёлкударуешь злато и багрец,что к Твоему добавит словутетради узник и беглец?

Вот разве что́: у нас в селенье,хоть улицы весьма важней,проулок имени Сирениперечит именам вождей.

Мы из Мичуринца, где листьяв дым обращает садовод.Нам Переделкино – столица.Там – ярче и хмельней народ.

О недороде огородапекутся честные сердца.Мне не страшна запретность входа:собачья стража – мне сестра.

За это прозвищем «не наши»я не была уязвлена.Сметливо-кротко, не однажды,я в их владения звана.

День осени не сродствен злобе.Вотще охоч до переменрождённый в городе Козловетаинственный эксперимент.

Люблю: с оградою бодаясь,привет козы меня узнал.Ба! я же в город собиралась!Придвинься, Киевский вокзал!

Ни с места он… Строптив и буренталант козы – коз помню всех.Как пахнет яблоком! Как Бунин«прелестную козу» воспел.

Но я – на станцию, я – мимоугодий, пасек, погребов.Жаль, электричка отменима,что вольной ей до Поваров?

Парижский поезд мимолётный,гнушаясь мною, здраво прав,оставшись россыпью мелодийв уме, воспомнившем Пиаф.

Что ум ещё в себе имеет?Я в город ехать собралась.С пейзажа, что уже темнеет,мой натюрморт не сводит глаз.

Сосед мой, он отторгнут мною.Я саду льщу, я к саду льну.Скользит октябрь, гоним зимою,румяный, по младому льду.

Опомнилась руки повадка.Зрачок устал в дозоре лба.Та, что должна быть глуповата,пусть будет, если не глупа.

Луны усилилось значеньев окне, в окраине угла.Ловлю луча пересеченьесо струйкой дыма и ума,

пославшего из недр затылкаблагожелательный пунктир.Растратчик: детская копилка —всё получил, за что платил.

Спит садовод. Корпит ботаник,влеком Сиреневым Вождём.А сердца брат и обитательвзглянул в окно и в дверь вошёл.

Душа – надземно, над-оконно —примерилась пребыть не здесь,отведав воли и покоя,чья сумма – счастие и есть.

Поэмы