Эгоист - Джордж Мередит

Поплакав над обрывками письма, она оделась, села у окошка и стала следить за прыжками черного дрозда по росистому газону; он то и дело перескакивал из полосок света в более длинные полосы теней, отбрасываемые деревьями. Насколько значимее, думала она, насколько милее эти темные владения росы, нежели яркий блеск ее на солнечной лужайке.

Словом, Клара успокоилась. В душе она уже пережила кризис, которому еще только предстояло наступить, — так оно обычно и бывает с живыми, нервными натурами. В минуту настоящего кризиса они оказываются тверды и невозмутимы и даже производят впечатление равнодушных. Поэтому-то они и способны на головокрркительные переходы, минуя те самые ступени, благодаря которым их поступки могли бы заслужить в глазах общественного мнения если не оправдания, то хотя бы некоторого снисхождения.

Дрозд закинул голову, поклевал что-то в одном месте, в другом и замотал из стороны в сторону своим ярко-желтым клювом, из которого свешивался червяк. Заступила на работу пятнистая дроздиха; быстро, Клариной походкой, засеменила трясогузка, затем оба дрозда поднялись в воздух и разлетелись по гнездам. У них были крылья! В раскрытое окно ворвалось великолепное утро, напитанное упоительным ароматом земли. Слушая дружный хор, в котором сливались щебет, чириканье, посвист и нежная песенка ветра, трудно было не поддаться невинному опьянению утра. Любить! Этого слова она не произносила, но если бы она запела, — а душа ее так и рвалась в песню! — она пропела бы именно его. Ведь вся ее война с Уилоби и возникла оттого, что желание любить натолкнулось на преграду отвращения. Жажда свободы была жаждой свободы любить. И, поняв это, она не могла не содрогнуться. Любить! Но не какого-нибудь определенного мужчину. Ни даже необъятную природу. Любить самоотверженность, чуткость, душевную силу. И тогда, если бы она любила и могла хоть немного чувствовать себя любимой, сколько это придало бы ей сил! Любовь служила бы ей щитом, она нашла бы все нужные слова, какими говорить и с Уилоби и с отцом: она бы двигалась в их мире, а жила в своем.

Ей уже однажды случилось воскликнуть с отчаяньем: если б только меня любили! Но тогда в ней говорила зависть — она завидовала счастью, которое выпало на долю Констанции Дарэм, завидовала ее чудесному избавлению. Сейчас она вспомнила это восклицание, но уже была менее откровенна с собой. Она пыталась себя убедить, будто теперешний ее возглас означал: «Если бы Уилоби был способен любить по-настоящему!» Ибо от пламени, охватившего ее мозг, остались лишь пепел да зола, и в наступившем полумраке было где укрыться полуправде. Она думала о любви — так, во всяком случае, она себя уверяла — лишь как о средстве пробиться к свободе. Правда, минуту назад она думала нечто совершенно противоположное, а именно: что свобода нужна ей для любви, но сейчас такая мысль казалась ей неприемлемой. Впрочем, представление о свободе было у нее и в самом деле более отчетливым, чем представление о любви.

Не всякий ли мужчина, когда его узнаешь как следует, окажется подобным тому, которого она знала слишком хорошо?

Но нет, это вопрос от лукавого.

Клара отгоняла его. Да не тут-то было! Вопрос этот всюду ее подстерегал. В самом деле, ведь она знала так много об одном представителе мужского пола и так мало — об остальных! Как же было не задаваться таким вопросом? Она могла бы поклясться, что Вернон на него не похож. Впрочем, он был исключением, его нельзя было равнять ни с кем. А тот, другой, живущий сейчас под одним с нею кровом?

Обычно девице, чтобы разгадать, каков человек, которому суждено сделаться господином ее судьбы, остается одно: положиться на собственное чутье. Если же это чутье от чрезмерной нагрузки притупилось, девицы вынуждены пренебречь своею девичьей щепетильностью и призвать на помощь рассудок. Но тут сызнова начинается игра в прятки, на этот раз с рассудком: ведь мужчина не должен знать, что его невеста способна здраво о нем судить! Полное невежество — вот единственный залог ее невинности в глазах мужчины. А посему — извольте стереть все, что занесено на скрижали вашей девичьей памяти, извольте забыть все, что знаете. Это-то сочетание инстинктивной пытливости с необходимостью скрывать свою осведомленность и создает ту смесь искусственности, из которой рождается пресловутое женское лицемерие, столь осуждаемое мужчинами, — право же, на них не угодишь! Не удивляйтесь же, если девушки снисходят к вашему желанию видеть в них дурочек и с вашей легкой руки соглашаются играть эту роль, и не торопитесь презирать их за отсутствие умственного развития. Вы сами воспитали их такими. Они же, достигнув показанного им уровня, принимаются соответственно воспитывать вас. И вполне в этом преуспевают. Если же вам угодно, чтобы процесс взаимного воспитания был довершен, откажитесь хотя бы от части требований, которые вы предъявляете к женщине, дайте достойную пищу ее уму, способствуйте ее духовному развитию. Вот тогда вы можете вступить с ней в единоборство, и это будет справедливый, мужественный бой равных. Да и исход его будет плодотворнее.

Внезапно, внутренним чутьем, Клара разгадала де Крея. Для этого ей пришлось перечеркнуть привидевшийся ей в нем образ капитана Оксфорда, забыть его насмешливое презрение к Уилоби, гибкость его принципов и печать легких любовных побед.

Все это она перечеркнула, попросту выкинула из головы. Да, она знала, что он собою представляет, знала, что это просто более приятный, более богатый нюансами Уилоби; Уилоби-мотылек, наделенный, быть может, несколько большей душевной широтой. Но ей не хватало внутренней свободы в этом себе признаться, воспринять это как предостережение. Чутьем она угадывала отдельные черточки, но, не обобщенные рассудком, они не производили на нее достаточно отчетливого впечатления. К тому же ее утомленный ум отказывался воспринимать новые впечатления,

В неподвижном утреннем воздухе раздался голос юного Кросджея. Милая, бесхитростная мальчишеская болтовня! Вот кого она действительно любит! И он ведь ее любит. Вот он, ее идеал, человек, на которого можно положиться всецело, — самоотверженный, мужественный и благородный! Ах, этот милый голос! В нем слышится попеременно то дрозд, то дятел. Легкий, нескованный, шагал он рядом с Верноном Уитфордом к пруду, куда они ходили каждое утро купаться. Счастливцы! Они шли, осененные святостью и свежестью раннего утра, и казались какими-то бесплотными существами, сотканными из предрассветного воздуха и прозрачных вод пруда. Голос Кросджея то поднимался, то падал, пробегая всю диатоническую гамму, время от времени обрываясь вопросом или звонкой нотой смеха. Интересно, о чем он говорит так безостановочно? Клара принялась сочинять в уме диалог. Он болтал о вчерашнем дне, о сегодняшнем, о завтрашнем, для него не существовало ни прошлого, ни будущего, а одно лишь сплошное лучезарное настоящее. Слушая его голос, она чувствовала себя птицей, которая тщетно машет крыльями, пытаясь взлететь. Как она стара! Чтобы хоть немного утешиться, она стала с материнской нежностью думать о мальчике. Ей хотелось прижать его к груди.

Так они шли, эти двое, один шагом, другой вприпрыжку, не обращая внимания на мокрую от росы траву, и, войдя в парк, ни разу не оглянулись на Большой дом. Кросджей то и дело забегал вперед, срывал цветок и возвращался, чтобы показать его своему наставнику. Кларе почудилось, будто было упомянуто ее имя, и у нее забилось сердце. Ах, если цветы предназначаются ей, каким драгоценным будет для нее этот букет!

Купальщики скрылись за небольшим холмом.

С их исчезновением Клара вновь явственно услышала звон своих цепей.

В молодости, когда начинаешь слишком уж углубляться в свои невзгоды, на выручку приходит спасительное забвение. Ибо молодая мысль — наполовину мечтания, а молодые мечты пронизаны радостью, и в результате столкновения этих двух начал, хоть грусть и не подменить весельем, образуется род наркотика.

«Неужто я навеки связана словом?» — спросила себя Клара вдруг, словно только что очнулась.

Она взглянула на постель, в которой провела ночь, бесплодно сетуя на свою судьбу; затем перевела взгляд на высокую волнующуюся траву на холме, за которым исчезли Кросджей и его добрый друг.

Неужели всю эту борьбу придется вести заново?

Постепенно истинное положение дел представилось ей со всей ясностью, сердце ее словно оборвалось.

«И я живу у него в доме, в его доме!» — воскликнула она. Эта мысль была равносильна открытию — так велико было действие упомянутого наркотика, этой способности мечтать, несмотря ии на какие мучения. Клара вздрогнула, произнеся эти слова. Она в его доме, его гостья, его невеста, суженая. В беспощадном свете дня этот факт предстал перед ней с отчетливостью гравюры на меди.

Она почувствовала, что не может больше оставаться в комнате ни минуты, и побрела по направлению к пруду.