Орловский и ВЧК - Владимир Черкасов-Георгиевский

к Военной Гавани сразу за сквером были склады досок и бревен. Стало совсем темно, впереди, там, где стояли корабли, бледной звездочкой светился фонарь, а здесь Знаменскому снова почудилось, что из-за объятых сугробами бревен может выскочить огромная костлявая фигура в плаще, треуголке и призвать к отмщению. Капитану в красном Кронштадте теперь всегда казалось, что именно в нем должна витать тень Царя Петра, по подобию тени отца Гамлета у Шекспира. Дальше Андрей Петрович шел, спотыкаясь о протянутые с судов на стенку гавани обледенелые тросы, корабельные канаты, гремя ногами по беспорядочно наваленным железным листам.

Наконец на темно-сером небе вырисовался стройный силуэт старого корабля «Память Азова». Его мачты были необычайно высоки, потому что раньше крейсер ходил и под парусами. Государь Император Николай Второй еще наследником престола совершил на нем кругосветное плавание. Сейчас грязный некрашеный корабль напоминал обнищавшего вельможу: он был исцарапан, когда в эскадре красного адмирала Щастного пробивался сюда через ледовые поля из Гельсингфорса. Царская «Память» тонула во мраке из-за очередных неполадок с освещением.

Чтобы пробраться на крейсер, требовалось спуститься на стоявший ближе к берегу «Сибирский Стрелок», — недавно еще блестящий представитель одного из славных дивизионов миноносцев. Теперь он бесформенно чернел с развороченным льдом носом и снятыми трубами. Миновав «Стрелка» и баржу рядом с ним, Знаменский по наскоро сколоченному из нестроганых досок трапу поднялся на борт «Памяти Азова».

С верхней палубы крейсера Андрей Петрович по-, любовался на грациозный и мощный в массе огней «Андрей Первозванный», подальше гигантски распластался 26000-тонный «Гангут». Пахло зимним морем, смолой, даже, показалось моряку, металлом. Ветер вдруг мягко коснулся его щеки, и сердце сжала сладкая грусть.

Прямо по носу виднелись огни входа Лесные Ворота в Военную Гавань — выхода на свободу из совдепии. Знаменский подошел к борту и взглянул вниз; Там покачивался на воде огромный баркас.

«Выдержит какой угодно поход под парусами, — отметил он. — Ежели сегодня придут за офицерами и мое штабное удостоверение их не выручит, отстреляемся и попробуем бежать на баркасе».

Знаменский прошел к трапу под палубу и стал спускаться в кромешную тьму. Он знал здесь все наощупь.

После октябрьского переворота каюты, выходящие в кают-компанию, запечатали, кроме трех, где жили остатки офицерского состава. Лишь в этих уголках офицерам можно было забыться от матросского произвола, хамских выходок, всей вакханалии отсутствующей дисциплины. Однако красная матросня, срывая печати, стала располагаться в каютах по соседству. Тогда командир «Памяти Азова» барон Фитингоф расселил офицеров по другим помещениям, а Знаменскому предложил пустовавшую адмиральскую каюту.

Это огромное отделение из столовой, кабинет-салона и спальни лет тридцать назад занимал расстрелянный летом Государь. Каждый предмет там говорил о нем и царственном прошлом России. Знаменский постоял около двери, открытой теперь настежь в адмиральские апартаменты, слушая, как в так же неприютно распахнутый рядом иллюминатор врывается монотонный звук воды, бьющейся о киль.

«Паршиво все сложилось, — размышлял капитан, — Кроми убит, Локкарта арестовали в Москве вместе с какой-то женщиной. Она, вроде, и замешана в провале подполья. В этой борьбе дамы почему-то играют фатальную роль! Дай Бог, мне с моей знакомой не оплошать, — подумал он о своей высокопоставленной любовнице. — А каким молодцом был капитан Кроми, командовавший в конце войны английскими лодками на Балтике…»

Андрей Петрович осторожно двигался в сторону капитанской каюты, перебирая в уме матросов крейсера, которые были особенно озлоблены против офицеров, чтобы выдать их на расстрел «Еремеевской» ночи. Прежде всех таким здесь являлся Ткаченко, прозванный за громкий голос и болтливость Горлопаном. Когда Знаменского выбрали на судне председателем дисциплинарного суда, тот заявил, что придет разгонять его суд дубиной. Но, в общем-то, даже Горлопан не пойдет на то, чтобы выдать на смерть офицеров «Памяти», все-таки решил Знаменский.

Безусловно, главную опасность мог навлечь сам командир «Памяти Азова», блистательный барон Фитингоф. Он был достойным наследником рода флотских Фитингофов, к которому принадлежал командир броненосца «Наварин», геройски погибший в русско-японскую войну при Цусиме.

Когда 14 мая 1905 года главные японские морские силы окружили наши 2-ю и 3-ю Тихоокеанские эскадры в Цусимском проливе, русские моряки решили умереть с честью. Десятки японских миноносцев начали осыпать их снарядами, и первыми, отстреливаясь, ушли под воду «Ослябя» и «Бородино». Опрокинулся и тонул «Александр III». На его киле стояли несколько последних офицеров и матросов, крича «ура» другим экипажам, идущим на смерть. Подоспевший «Буйный», броненосец «Наварин» прикрыл флагманский корабль собой.

Горел флагман «Суворов» с раненым командующим вице-адмиралом Рожественским. Корабельные пушки были разбиты. Японцы предлагали сдаться, но горстка уцелевших «суворовцев» отстреливалась из винтовок. Чтобы оттуда забрать адмирала на подоспевший «Буйный», броненосец «Наварин» прикрыл флагманский корабль собой.

Тогда и пришел черед «Наварина» барона Фитингофа, раненого в голову и грудь. Почти вся команда изорванного минами и снарядами броненосца была перебита, японцы предложили сдаться. Капитан Фи-тингоф отказался, он решил потонуть вместе с «Наварином». Барон от ран не мог двигаться и приказал снести его с мостика на палубу. Оставшиеся в живых офицеры и матросы тоже решили умереть, но не сдаться. Они выстроились перед изувеченным Фитингофом и все братски перецеловались. Его корабль, как и другие русские, скрылся в побуревшем от крови море с поднятым Андреевским флагом…

Барон Фитингоф с «Памяти Азова» отбрил самого помощника комиссара Кронштадта Атласевича. После своего воцарения большевики ликвидировали на местном причале несколько английских подводных лодок, флагманским штурманом которых был Фитингоф. Перед взрывом с них сняли ценные предметы, а медные трубы перископов подарили барону. На продажу медь являлась сокровищем, но капитан Фитингоф не стал с этим связываться и захотел отдать трубы флоту.

Для их приемки и прибыла комиссия во главе с товарищем Атласевичем, державшим себя вызывающе. Барон Фитингоф притворился, что не знает, с кем имеет дело, и поставил того на место крайне короткими и энергичными «морскими» выражениями. За это Фитингофа привлекли к суду и запретили выезжать из Кронштадта…

В командирской каюте взамен электричества горел аккумуляторный фонарь. Его световой треугольник упирался в большую фотографию «Памяти Азова», и звезда с неба тускло светила в иллюминатор. Здесь во главе с бароном сидели свои и несколько офицеров с других кораблей. Андрею Петровичу объяснили, что чекисты ходят по судам и по указаниям команд, приговоривших офицеров, уводят тех на расстрел. Знаменский рассказал то, что слышал в штабе о «Еремеевской» ночи, и на случай ареста свой план, который все одобрили.

Потом не изменяющий веселому тону барон Фитингоф задумчиво произнес:

— Сегодня опять получили вместо рыбы перья и хвост. Как хотелось бы вкусить настоящей пищи.

Вдруг за комодом что-то пискнуло, пробежало.