Орловский и ВЧК - Владимир Черкасов-Георгиевский

вами, батюшка, я вижу, довольно убедительно объяснял мне психологию действий попрыгунчиков один официант из кабаре «Версаль». Он утверждал, что полевики, утерявшие свою роль из-за погибших урожаев, выгнанные бескормицей с сельских угодий, явились в Петроград, дабы отомстить за это «колыбели революций». Тогда, действительно, «опахивание», «выгон смерти» из деревни, из «подопечных» полевикам крестьян вполне логично перевести, «нагнать-вогнать» в горожан. Значит, Нила Полевка в это может быть замешана?

— Думаю, что так. Она до того, как связалась с ворами, ютилась на городских кладбищах, ее знают многие кладбищенские священники… Давайте же теперь отслужим молебен против беса полуденного.

* * *

На следующее утро Орловский с новыми сведениями о попрыгунчиках собрался дать задание Скорби-ну. Однако узнал, что тот спозаранку хлопочет в комендатуре Суворовского района по делам их комиссии вместе с чекистами, и отправился туда.

Метели стихли, мороз снизился до 15 градусов. Орловский ехал на служебном авто вместе с шофером и поглядывал на немного оживившийся город, испятнанный кумачом с революционных ноябрьских праздников. Особенно постарались футуристы, заклеившие заборы, стены, тумбы красными плакатами, на которых ноги «шли» отдельно, руки болтались независимо от туловища, от какого «отставала», не поспевала сзади голова. Самым грандиозным был алый клоунский колпак с широкими полями, надетый на думскую каланчу, от него поныне там остались болтающиеся обрывки.

«Разжалованный» Петроград пребывал примерно в таком же положении, как и при бывшей московской власти при генерал-губернаторе Великом князе Сергее Александровиче. «Нам Москва не указ», — говорили здешние совработники, так как центральные законы действовали лишь с дозволения «наместника» Зиновьева.

В Москве же пытались наладить всероссийский учет, чтобы вся страна работала по ее указке, присылала продукты труда и получала свою долю. А петроградцы без лишних слов брали, откуда только могли. Городские заводы дали коммунистической партии наилучшие пролетарские кадры. Повсюду их боевые и продовольственные отряды славились в боях с белыми и в отбирании хлеба у крестьян. Всеобщая трудовая повинность касалась в Петрограде только «буржуев», выгоняемых на разные общественные работы. Социализм гвоздил распределением лишь бывшие привилегированные классы.

Накануне первой красной годовщины самая бойкая тема советских газет и разговоров петроградцев свелась к тому, что 7 ноября им дадут, кроме обычной для большинства дневной порции в четвертушку или в половину фунта черного хлеба, еще по белой булке! Правда, пресса была противоречива в том, какой категории людям ее вручат. Сначала газетчики утверждали, будто ее получат только граждане, относящиеся к первой и второй продовольственным категориям. Затем сообщили, что булочка причитается и третьей, но будет выдаваться позже праздника и из муки худшего сорта. «Буржуйская» четвертая категория, имеющая право только на восьмушку фунта хлеба в два дня, отлучалась от дара. Тем не менее, все обсуждали, каким же явится красный кулич? Кто настаивал, что он напомнит былую пятикопеечную французскую булку, а кто — что это будет просто прежний ситник с изюмом…

«Буржуй» не мог являться и, например, председателем домового комитета, его квартирная плата была от двух до десяти раз выше, чем у пролетария или совра-ботника. Так же облагались платой в школах «буржуйские» дети. Их родители: существа в шляпах, очках, галстуках, сморкающиеся в носовой платок и избегающие матерщины, подъяремные особым налогам и повинностям, — вообще не пользовались прямой защитой закона. Он применялся к ним лишь постольку, поскольку особи признавались полезными для советского государства. Хотя и это могло быть оспорено любым его учреждением и отнято в минуту.

Брать и делить в Петрограде умели лучше всех в России, но выдохлась сама заводская житница этих специалистов. Городская промышленность ничего не производила, кроме зажигалок из патронных гильз. Да и те на черный рынок мастерили крадучись, никак не во исполнение всероссийского производственного плана, придуманного членом президиума Всероссийского совета народного хозяйства Лариным.

Операция, в которой участвовал Скорбин как представитель Центральной уголовно-следственной комиссии Наркомюста СКСО, состояла в том, что этой ночью ПетроЧеКа произвела массовые аресты кандидатов в гласные петроградских районных дум 1917 года. Тогда при Временном правительстве это были первые выборы по всеобщему, прямому, равному, тайному голосованию, где участвовали и большевики. Партии для престижной «окраски» списков выставили наиболее знаменитых людей, заслуженных мастеров своего дела, зачастую не состоявших в их рядах. Теперь большевики, опасаясь восстания, решили изъять этих лиц — форменных «буржуев», которые могли его возглавить и создать орган городского самоуправления. Чекисты взяли афиши от партий народной свободы, трудовиков, эсеров и других, и по указанным там адресам повально обыскали и арестовали сотни людей под предлогом проверки их благонадежности.

«Гласных» разместили в городских комендатурах и для видимости законности пригласили туда допрашивать сотрудников петроградской юстиции. В Суворовском районе арестантов спустили в подвальный этаж комендатуры, находившейся в бывшем особняке, и загнали в барскую кладовую при кухне. Эта была приблизительно такая же длинная узкая комната без окон, как та, в которой у генерала Мосолова жила графиня Бенкендорф, но здесь в нее набили сорок человек. Среди них были профессора, врачи, купцы, инженеры, некоторые занимали видные посты на советской службе.

Когда Орловский, пройдя по светлым верхним комнатам, спустился туда, узники начали задыхаться и стучать в дверь. Рядом в просторной кухне с большими окнами сидели на табуретках Скорбин, покуривая, и трое незамысловатого вида чекистов, непохожих на комиссаров, тоже с огромными «козьими ножками». Орловский выяснил обстановку и осведомился, почему людей держат в тесном помещении, когда их можно выпустить в кухню и охранять обе комнаты на выходе к лестнице.

Старший из чекистов объяснил: они не начальники, чтобы такое решать, а охранники. Тогда Орловский предъявил свое удостоверение и приказал дать арестантам выйти в кухню.

Дверь из кладовой открылась, испуганные люди высыпали в кухню и обступили Орловского. Почти все возмущались, наперебой доказывали свое.

Оказалось, что сюда попали и те, кто никогда не значился ни в каких списках. Дворник убивался, что у него дома без матери шестеро ребятишек, а его взяли «взамен» брата — кандидата в гласные, уехавшего в деревню. Другую женщину арестовали вместо умершего родственника-«кандидата». На возражения арестантки чекист объяснил, что это «до выяснения справедливости ее слов». Плакала навзрыд абсолютно ничего не понимающая горничная, пока девку не удалось успокоить и расспросить. Тогда она вспомнила, что летом прошлого года, действительно, «господа записали ее в какой-то трудовицкий список».

Посыпались язвительные насмешки:

— …Таковыми являлись в партии трудовиков приемы для создания демократических кандидатур!

Самым «пошехонским» образом сюда попал в облаве долговязый парень, вышедший проводить своего отца на улицу и «прихваченный» в группу арестованных. Он, дыша водочным перегаром, и кричал визгливо громче всех.

— Уймись, паря, хуже будет,