Новый цифровой мир - Джаред Коэн

История с наказанием плетьми говорит о том, насколько важно для властей быстро исправлять свои ошибки. Второй случай наводит на мысль о том, что им необходимо аккуратнее выбирать объекты для атаки. Они никогда не смогут предугадать, что именно трансформирует виртуальное недовольство в реальные уличные протесты, и каждое решение – реагировать или игнорировать – сродни игре в рулетку. Пока в Саудовской Аравии не было крупномасштабных публичных оппозиционных акций, но, поскольку население этой страны по интенсивности общения в социальных сетях занимает одно из самых высоких мест в регионе (а по количеству просмотров роликов на YouTube – в мире), мелких стычек, подобных описанным, точно будет все больше. Любой просчет правительства может привести к серьезным проблемам.

Последняя «весна»

Чем больше стран получают доступ в интернет, тем более пристально наблюдатели ищут признаки начала региональных революционных эпидемий. Кто-то считает, что следующей будет Латинская Америка с ее колоссальным экономическим неравенством, слабыми правительствами, стареющими лидерами и многочисленным населением, говорящим на двух родственных языках. Другие указывают на Африку: там самые хрупкие в мире государства, а стремительное распространение сотовой связи создает наиболее динамичный мобильный рынок на земле. А возможно, это будет Азия: в этом регионе самое большое население, которое живет в условиях авторитаризма, быстрый рост экономики и многочисленные социальные, экономические и политические проблемы. Уже сделаны первые попытки организовать массовые выступления во Вьетнаме, Таиланде, Малайзии и Сингапуре. С течением времени их количество, конечно же, будет расти.

Население этих регионов все активнее подключается к сети, все лучше информировано о событиях в мире и разделяет настроения людей других национальностей. Тем не менее вряд ли можно утверждать, что приближается еще одна волна протестов, характерная для «арабской весны». (Однако стоит заметить, что эскалации протестов и демонстраций добиться будет легче, как показала в сентябре 2012 года реакция на знаменитый фильм «Невинность мусульман» (Innocence of Muslims), охватившая несколько десятков стран.) Арабский мир имеет уникальную региональную идентичность, которую лишь упрочили исторические попытки объединения и панарабские настроения, существующие уже десятки лет. И, конечно же, свой вклад внесли общие язык, культура и схожие политические системы. Мы уже отмечали, что современные коммуникационные технологии не создали связи между людьми, которыми воспользовались оппозиционеры и участники протестов на Ближнем Востоке, а лишь усилили их.

Кроме того, здесь возникли мощные религиозные сообщества. В отсутствие сильного гражданского общества, не сложившегося в рамках авторитарной модели управления, они по определению были наиболее организованными и часто наиболее полезными для людей неправительственными структурами. Все арабские лидеры, лишившиеся власти в результате волны революций (Бен Али в Тунисе, Мубарак в Египте, Каддафи в Ливии и Али Абдулла Салех в Йемене), создали в своих странах политические системы, которые душили развитие общественных институтов. В этих условиях религиозные организации зачастую заполняли образовавшиеся лакуны, вызывая ненависть диктаторов: самые известные объединения (например, «Братья-мусульмане» в Египте и исламская партия «Ан-Нахда» в Тунисе) или запрещались, или беспощадно преследовались властями, воспринимавшими их как угрозу. В ходе недавних революций участие имамов и других священников нередко придавало протестам определенную легитимность; кроме того, многие люди считают религиозную солидарность важной причиной для присоединения к оппозиции.

В других регионах эти составляющие отсутствуют. Африка, Латинская Америка и Азия гораздо менее однородны с точки зрения культуры, языка, религии и экономического развития, чтобы просто повторить арабскую модель. Там нет такой региональной идентичности, как на Ближнем Востоке, а социальные, деловые и политические связи локализованы сильнее.

Однако невозможно не заметить перемены во всех этих регионах. В каждой стране они могут быть своеобразными: разброс результатов окажется гораздо шире, нежели простая смена режима, но непреложно одно: преобразования будут очень глубокими и на политическом, и на психологическом уровне. Шансы на революционные перемены повысятся во всем мире, однако бо́льшая часть стран выдержит этот шторм – в немалой степени потому, что у них появится возможность видеть чужие ошибки и учиться на них. Общими усилиями власти выработают набор оптимальных инструментов, с помощью которых смогут отражать атаки своих недавно получивших доступ к сети граждан. (У нас есть все основания предполагать это: недаром министры внутренних дел стран с репрессивными режимами встречаются друг с другом и обмениваются знаниями.) Такие проблемы, как неравенство доходов, безработица, высокие цены на продукты и жестокость полиции, существуют повсюду, и властям придется гораздо чаще, чем раньше, идти на упреждающие шаги, меняя свою политику в ответ на требования общества. Даже лидеры относительно стабильных стран чувствуют давление со стороны своих граждан, вооруженных доступом в интернет, и признают необходимость проведения реформ и приспособления к условиям новой цифровой эпохи, поскольку ни одно правительство не может считать себя неуязвимым перед лицом сгущающихся угроз.

Премьер-министр Сингапура Ли Сяньлун как никто другой понимает синергию политического давления и технологических вызовов, ведь этот региональный лидер получил образование в области вычислительной техники. «Интернет хорош как средство для “выпускания пара”, – сказал он нам, – но может использоваться и для разжигания новых пожаров. Опасность, с которой мы встретимся в будущем, состоит в том, что людям гораздо легче быть “против” чего-то, чем “за”». И пояснил, что в молодости все люди хотят быть частью какого-то классного движения и «эта социальная привычка всегда выступать против властей означает, что им больше не нужен план. Теперь ведь очень легко развить бурную онлайн-деятельность по поводу любой мелочи, чем и пользуются оппозиционные силы».

Ли привел в пример недавнее событие в его стране, известное как «карригейт». «Китайский эмигрант и сингапурец индийского происхождения поссорились из-за карри: его запах просачивался сквозь стены», – рассказал Ли. Китаец посчитал, что постоянное приготовление карри является со стороны индийца проявлением неуважения к соседям, и «в типично сингапурской манере» они отправились к посреднику, чья роль заключается в разрешении спора и примирении сторон. Им действительно удалось достичь согласия: индиец мог готовить карри только тогда, когда его соседа не было в городе. На этом бы все и закончилось, если бы через год посредник не предал эту историю огласке. Мысль о том, что китайцы могут диктовать людям, когда готовить, а когда не готовить карри, привела в ярость индийское сообщество Сингапура, и ситуация стала быстро накаляться. По словам Ли, «то, что начиналось как провозглашение национального дня приготовления карри, привело к тысячам «лайков» и постов, а в конечном счете превратилось в быстро растущее движение, приковавшее внимание всей страны». К счастью для Ли, онлайн-возбуждение по поводу карри не привело к массовым уличным протестам, несмотря на звучавшие тогда весьма жесткие призывы.