На распутье - Александр Фомичев

— Понимаю. Подставил он Мирград знатно… Ну что ж, возможность зыркнуть в очи Олафа у тебя, конечно, будет! Только последний зуб даю, сильно ты пожалеешь об ентом своём визите!.. И очень скоренько! — Гисли многообещающе ощерился. — Прямо сейчас в медовом доме конунг принимает ярла Торстейна, собирающегося после пира присягнуть в верности нашему правителю. Вот там при всех и изложишь своё послание! Но не боясь ошибиться, напророчу: Олаф обрадуется тебе, ты не представляешь как! Большую ошибку совершил седой Вальгард, отправив именно тебя к нам засланцем! Ибо ты распоследний человек на свете, с кем властитель пожелает о чём-либо договариваться! Скорее, он тебя в котле живьём сварит, ха-ха! Ты ведь убил в Забытых пустошах его родного брата! Не знал? Гы-гы-гы, теперь ведаешь! Так что молись своим богам, русич! Тебе их помощь нонче ох как понадобится!

Глава 24

Медовый зал

Спустя двадцать минут после прибытия Ратибора в Хеддинберг

Новый медовый дом Олафа Чернобрового, отстроенный им совсем недавно благодаря золотишку, добытому при нападении на караван шалмахов, впечатлял своими размерами. Это было внушительное одноэтажное деревянное строение шириной в девять метров и длиной не менее пятидесяти пяти. Окон в нём не имелось; пол был земляным. Добротная двухскатная крыша, покрытая дёрном, держалась на внешних стенах и столбах, расположенных по периметру и внутри здания. Перегородок как таковых в богато украшенном заморскими гобеленами, оружием, щитами и шкурами животных бражном зале, занимавшем фактически всё внутреннее пространство пиршественного дома, не было. По бокам обширной трапезной шли длинные столы с лавками; по центру же располагались обложенные каменьями продольные очаги, на которых коптились оленьи, поросячьи и бараньи тушки. Дым от костровищ выходил наружу через специально прорубленные для этого отверстия в кровле. Очаги, наряду с факелами, служили единственными источниками света в царившем в безоконном помещении полумраке.

В конце зала, в самом торце, располагался перпендикулярно стол; за ним восседали хозяин усадьбы со своими ближайшими сподвижниками и его высокочтимый гость, ради коего и был организован столь пышный, дорогостоящий пир. Ведь данное грубоватое, но основательно сложенное строение предназначалось в первую очередь как раз для приёма важных визитёров со всей их многочисленной свитой, которые обычно не только гуляли в нём вместе с домовладельцами, но после и ночевали тут же. Кто на устланных шкурами лавках, а кто и под ними, прямо на полу.

Олаф Чернобровый явно не пожалел денег как на новый пиршественный дом, так и в целом на своё имение, обновив и значительную часть хозяйственных строений, включая амбар, хлев, пекарню да кузницу с баней. Ну и нужник, само собой. А также длинный жилой особнячок, в коем ночевал со всеми своими многочисленными жёнами, наложницами, детьми и пятёркой особо ценных рабов, используемых в качестве прислуги. Бо́льшая же часть невольников ютились в отдельных, специально возведённых для них бараках. Что и говорить, усадьба конунга впечатляла, на фоне остальных зданий Хеддинберга бесспорно выделяясь габаритами, количеством и качеством построек, а также внутренним богатым убранством в основных залах длинных домов. Впрочем, удивительного в этом было мало; Олаф старался соответствовать своему высокому званию и статусу. Да и роскошь любил сызмальства, не жалея злата на обустройство родного очага.

Когда Ратибора ввели в медовый зал, пиршество было уже в самом разгаре, несмотря на то, что полдень ещё не пробил. Дружина Чернобрового вместе со своим конунгом, практически в полном составе, явно не первый день активно заливала ненасытные утробы пивом с медовухой, тут же заедая выпитое добро прожаренным мясом. Не присутствовали на гулянке только несколько десятков рыл, оставшихся скучать на постах по периметру города, на причале, воротных башенках да сторожевых вышках.

Из-за отсутствия двух пальцев на левой руке, потерянных ещё в юношестве при нападении волка, прозванный Трёхпалым ярл Торстейн, заявившийся к Олафу на поклон со своей ватагой в пятьдесят носов, вроде как старался не отставать от радушного хозяина, дабы ненароком его не обидеть. Но всё же, как показалось со стороны вошедшему «рыжему медведю», был более трезв, чем основной костяк людей местного правителя. А значит, и более умерен в поглощении хмеля. То же можно было сказать и про воинов пришлого вождя. Надо заметить, что на тунике каждого из них как-то излишне демонстративно красовалась грубо намалёванная лукавая лисья морда со скрещёнными позади неё ножами; герб клана Торстейна. В свою очередь, голова коня с красным пламенем в глазницах, обозначавшая принадлежность к клану Чернобрового, была изображена на подавляющем большинстве одеяний бойцов Олафа. Впрочем, в своём граде кичиться принадлежностью к дружине конунга было принято и другим способом; череп лошади, показательно закреплённый над входами в домишки верных владыке людей, считался верхом изыска и безусловной преданности главе Хеддинберга.

— Позволь-ка, я и тесак твой изыму!.. — Гисли, перед вратами в усадьбу повелителя забравший (на сохранение, как он выразился с мерзкой улыбкой) у Ратибора его меч с чеканами, требовательно протянул потную пятерню к висящему на поясе у витязя ножу. Последнему, что осталось у могучего руса из оружия. — Незачем тебе при властителе данная игрушка. Порежешь ещё кого.

— Да на! Подавись! — огневолосый гигант, до этого безропотно отдавший беззубому норманну палаш и два одноручных топорика, на удивление легко согласился расстаться и с ножом. — Гляди только, не замарай мой булат! А то, Жеребец, я обновлю вывеску в сию длинную будку, примостив поверху над входом заместо лошадиного уже твой черепок.

— Ну-ну! Всё грозишь да храбришься? Сейчас посмотрим, как ты дальше запоёшь, когда Олаф узнает, кто к нему прибыл в качестве посланца с Птичьего острова! Давай сюда тару с письмишком! — Гисли выхватил у Ратибора берёзовый тубус и тут же передал одному из варягов, после чего сделал шаг назад, с нездоровым предвкушением наблюдая, как спустя пару минут вытянулось лицо Олафа, когда ему шепнули на ухо, кого попутным ветром занесло к нему в медовый дом.

— Так, тихо! — спустя миг разнёсся по бражному залу кровожадный рык вождя норманнов. Глаза его торопливо пробежались по трапезной и затем холодно уставились на рыжебородого витязя, что стоял у входа, небрежно сложив длани на груди. Очи их встретились, казалось, высекая в воздухе сноп искр; взаимная неприязнь, а скорее даже, непримиримая ненависть полыхала во взглядах у обоих воинов.

— Вот это да! — с минуту побуравив друг дружку пламенеющими взорами, в наступившей тишине хозяин поместья первым прервал