Рыцари морских глубин - Геннадий Гусаченко

— Что же тогда буришь?

— Воду. Бьём водяные скважины для газовиков, нефтяников, лесозаготовителей, в рабочих посёлках, в деревнях. Был когда–то начальником да сняли с должности.

— Пропился?

— Что, заметно по физиономии? Не скрою, друг, употребляю. Видал бы ты какая у нас работа… Тайга, гнус, болото, духота, в грязи возимся по уши. Зимой холодрыга, пальцы прилипают к трубам стальным, белым от мороза. Вернёшься в балок — печурка дымит, не согреешься. А накатишь стакан — и приятная теплота по телу разольётся. Не подумай, не за пьянь меня с начальников сняли. За несчастный случай на производстве. Рабочий погиб с нарушением техники безопасности. Ну, меня и турнули. Благо, не судили. Теперь я мастер. Стыдно представляться… С моим–то образованием. Жена скурвилась. Я же весь Союз исколесил по командировкам. Теперь по России с бригадой мотаюсь. Кому такой муж нужен? Другого нашла. Разошлись… Оставил ей квартиру в Томске. Сын при ней был. А подрос — ко мне ушёл. Комната у нас с печным отоплением. Вместе живём. Он студент. Тоже в геолого–разведочном. Я дома редко бываю. Завтра навещу парня. Денег дам. Так и живём… Кстати, мы не познакомились: Олег!

— Геннадий Григорьевич!

Мы пожали друг другу руки. Откровенность, дружелюбность и общительность буровика, привыкшего к походной жизни среди неприхотливых вахтовиков, импонировала мне. И давно не стриженные волосы, несколько дней не бритое лицо незваного гостя уже не вызывали во мне антипатии. Напротив, я всё больше проникался уважением к человеку мужественной и романтической профессии, к истинному, но незаметному герою нашего времени. Он пробивал скважины в калмыцких и забайкальских степях, в пустыне Кара — Кум, в таёжных дебрях Урала и Якутии, на Курилах, Камчатке и на Сахалине, на болотах Приобья и Ямала.

— Мотаешься по свету, деньгу, наверно, приличную зашибаешь.

— Не всё деньгами меряется. Что меня тянет в тайгу комаров кормить, сам не знаю. Одно точно — не деньги.

— И всё–таки, если не коммерческая тайна, сколько зарабатывают буровики в твоей бригаде?

— Не секрет. Полторы штуки баксов.

— Ого!

— Для кого: «Ого!». А для нас копейки. Половина денег на билеты, на пропитание уходит. Раньше–то на самолётах бесплатно мы летали. Теперь свои денежки выкладываем. А что семьям остаётся? Гроши! Скажи честно: ты бы стал месить грязь на болоте, где не продохнуть от комарья, за двадцать тысяч нынешних деревянных рублей, сжираемых инфляцией?

Я неопределённо пожал плечами.

— Вот–вот… Работяги в бригаде, которые пришли заработать, часто меняются. Не каждому по нутру за эти копейки кормить гнус, выдёргивать из себя клещей, мокнуть в дождь, в снег в вонючей болотной хляби, месяцами дома не бывать… Хлебнут романтики и дёру дают. Остаются те, кого не деньги сюда влекут, а что–то другое, самому себе непонятное. Вот тянет в тайгу и всё тут. Как в той песне:

А я еду, а я еду за туманом,

За туманом и за запахом тайги.

Правда, песню эту вахтовики уже давно переиначили:

А я еду, а я еду за деньгами,

За туманом ездят только дураки…

Вот я такой дурак и есть. Посижу дома после вахты месячишко и сам не свой делаюсь. В тайгу мне надо, в степь ковыльную, в пустыню, в тундру… Знаю: ничего хорошего там нет, трудно будет, мерзопакостно, а ничего с собой поделать не могу. Рюкзак давно готов, схватил и опять на месяц скитаний в балках, палатках, зимовьях, юртах, ярангах, чумах, на заимках…

— Мне это чувство знакомо по работе на морях. В путине судьбу проклинаешь, а вернёшься и как магнитом опять в океан тянет. Знаю: рыгать буду от качки, выть от тоски собачьей: по восемь–десять месяцев только небо и вода, а с нетерпением жду ухода в новое плавание… Я тебя понимаю, сам такой…

Олег подложил под голову свою куртку, улёгся на голом брезенте. Я набросил на него плащ. Сам накрылся пуховиком. Не столько от прохлады, сколько от нудящих по углам комаров.

— Спасибо, друг, не стоит беспокоиться, — устало пробормотал Олег. — Я привык спать где придётся. Да и ночь тёплая…

— Слышь, Олег, ты севернее Каргаска бывал?

— Спрашиваешь… До самого Салехарда и ещё дальше черти носили… В Амдерму даже как–то хрен занёс…

— Как там природа?

— А нет там никакой природы. Сплошная задница. Тальники, ивняки, лозняки, залитые водой… Карликовая берёзка кустится по склонам — разве это природа?

— А народ?

— Дерьмо! До села Александровское — путёвые люди, как здесь. А дальше вахтовики пошли… Стрежевой, Нижневартовск, Сургут… Скверный народец там: временщики, рвачи, хапуги…

— Ты и твоя бригада тоже вахтовики…

— Мы — томичи! Понял? Сибиряки, одним словом. А сибиряки — они и в Африке сибиряки. Добряки. А там хохлы, прибалты, азиры, урюки. Сброд всякий. Шелупонь… Козлы, короче. Впрочем, сам убедишься. Вообще–то, я бы не советовал тебе плыть дальше. Ничего нового не увидишь. Вода, кусты, плёсы. Поезжай на Тым, на Чулым, на Подкаменную Тунгуску. Вот где красотища!

— Мне до моря дойти надо. Мечта с детства.

— Блажь! Сомневаюсь, что дойдёшь. Забьёт где–нибудь в непроходимую протоку. Обратно против течения не выгребешься. Сгинешь. Или будешь куковать до зимы, пока лёд не станет. Кто тебя найдёт там? Давай спать, — сонно вздохнул Олег. — А рука перестала ныть… Спокойной ночи!

Невесёлую перспективу нарисовал мне бывалый геолог–изыскатель. Ладно. Поживём — увидим. Отступать поздно.

С подавленным, пессимистическим настроением я потушил фонарь.

Сон долго не шёл ко мне. Мешали комары и равномерное, с лёгким храпом, дыхание утомлённого соседа.

Утром, когда я проснулся, рядом со мной в палатке никого не было.

В испуге я хватился вещей. Бинокль, рюкзаки — всё на месте. Одиноко лежал аккуратно свёрнутый плащ. Я облегчённо вздохнул.

Прости, Олег, за чёрные мысли.

Солнце светило ярко. На реке гудели моторы. Грохотал портальный кран.

С затаённой грустью покидаю этот удивительный край неповторимого и очаровательного облика. Посему свой кратенький экскурс в его историю закончу на лирической ноте — песней «Медвежий мыс» на слова поэта Николая Якушева, опубликованной в книге «Земля Каргасокская».

Пролетая над рыжею ширью болот,Встретить хочется след человека,И когда на посадку идёт самолёт,Промелькнёт городок на двух реках.Пусть домами своими не очень высок,Но для многих он близок и дорог,Был Медвежий мысок — городок Каргасок,Завтра будет большой светлый город.Проплывая по глади обской синевы,Рыбаки здесь встречают рассветы.Над причалом портальные краны видны,И спешат к ним на крыльях «Ракеты».Здесь, в тайге, в буреломе сохатый,Обходя тут и там буровые пройдёт,И нарушит столетний покой вертолёт,Выполняя дела трудовые…

Прощай, Каргасок — Медвежий мыс!