Двуявь - Владимир Прягин

– Ой, – повинилась Римма, – уронила, растяпа.

Луковица, откатившись, замерла на секунду, а потом вдруг встала вертикально, как неваляшка. Спустя ещё миг она проросла, выбросила тонкие стрелки, и те, поднявшись сантиметров на десять, завибрировали с металлическим звоном.

Пелена дождя вокруг встрепенулась, будто в испуге; мокрые волны разошлись сквозь неё концентрическими кругами. Марку почудилось, что в теле что-то оборвалось, лопнула какая-то нить, скреплявшая все органы воедино, и каждый из них теперь болтается по отдельности – сердце, лёгкие, селезёнка, желудок. Тошнота подступала к горлу, череп звенел как пресловутая консервная банка, а внутри него култыхался мозг, способный сейчас родить лишь одну более или менее осмысленную идею – скорей бы всё это кончилось…

Удивительно, но этот мысленный крик подействовал. Помогло клеймо на ладони – оно ожило, окатило Марка обжигающей болью, и та, словно кипяток, разом вымыла ядовитый звон из сознания, а вслед за этим и сама отступила, растворилась в холодной мороси.

Обретя способность соображать, он лихорадочно огляделся. Волны, расходящиеся от луковицы, всё ещё колебали дождевую завесу; люди корчились, а глаза у них были белые, варено-бессмысленные. Кто-то уже повалился наземь, выронив ствол, кто-то стоял на коленях, подобно предусмотрительной Римме. Если не считать Марка, на ногах остались лишь двое – шофёр-охранник, пошатываясь как пьяный, зажимал уши, а Толик согнулся, словно собирался блевать; его автомат бессильно свесился на ремне.

Сыщик сообразил, что надо спешить: луковица, прозванная в народе «трещоткой», действовала обычно секунд пятнадцать, от силы – двадцать.

Вздёрнув мотоциклистку на ноги, он потащил её за собой; она спотыкалась на каждом шагу как кукла. Вдвоём они доковыляли до электрички, ввалились в тамбур, отгородившись от мерзких волн.

Марк похлопал Римму по щекам – она заморгала. Хрипло дыша, уставилась на него, потом повернула голову к открытой двери. Он посмотрел туда же и понял, что фора уже исчерпана – дождливая пелена перестала конвульсивно подрагивать. «Трещотка» наконец сдохла.

Двое в тамбуре замерли, инстинктивно прислушиваясь. Да и весь вокзал затаился, ожидая, что будет дальше.

Потом тишину разорвало в клочья.

Прогрохотал не то «калаш», не то «Абакан», кто-то заорал надрывно и матерно. Наперебой залаяли пистолеты, на них свирепо рявкнул обрез. Услышав пальбу, завопили тётки в вагоне – синхронно, на несколько голосов.

Марк выглянул наружу. К вагону брёл один из охранников – точнее, даже не брёл, а нелепо передвигался вприпрыжку, совершал рывок за рывком, подволакивая правую ногу, куда угодила пуля. Лицо его перекосилось от напряжения, он задыхался, но каким-то чудом не падал.

Толик настиг его неторопливым шагом – зашёл чуть сбоку, пнул с размаху по опорной ноге. Раненый потерял равновесие, подломился, словно трухлявый ствол. Неуклюже выставил руку, чтобы опереться на землю; дёрнулся, пытаясь снова подняться, но не сумел.

Толик, усмехнувшись, отошёл на пару шагов и дал короткую очередь, целя в голову. Лицо охранника взорвалось, расплескалось красным. Тело грузно осело в лужу, но убийца снова и снова давил на спуск, вздрагивал похотливо, словно кончал от каждого выстрела.

– С-сука… – Римма, выглянув из-за плеча у Марка, задохнулась от ненависти.

Шагнув на перрон, она потянула из бокового кармана свой полуигрушечный пистолет. Толик не замечал её – всадив в мертвеца все пули из своего оружия, он продолжал терзать спусковой крючок, вымаливая ещё крупицу экстаза, – но сзади уже подходил второй автоматчик.

Марк едва успел втащить Римму обратно в тамбур – снаружи замолотило железным градом, посыпались разбитые стёкла. Визг в электричке усилился – пассажиры плюхались на пол, прятались под сиденьями.

Беглецы помчались вдоль по вагону, но кто-то с перрона заметил их – ещё одно окно разлетелось, брызнуло фонтаном осколков. Сыщик с клиенткой, отпрянув к другому борту, тоже залегли между лавками.

В оконном проёме напротив них нарисовался мужик с обрезом – Римма выстрелила навскидку, пуля чиркнула его по плечу. Враг шустро пригнулся, а Марк, заметив в глазах у спутницы знакомую поволоку, заорал ей:

– Хватит! Патроны береги!

Помогло – она в последний момент опомнилась, не спустила курок повторно. Снаружи Толик гаркнул кому-то:

– Другую дверь перекрой!

Крики в вагоне чуть поутихли, и в паузе между ними послышался характерный щелчок – коротышка, видимо, сменил магазин. Беглецы быстро переглянулись, мотоциклистка зашептала:

– Марк, думай! С одним пистолетиком не продержимся!

– Чего ты от меня ждёшь?

– Самое время для твоих фокусов!

– Какие, блин, фокусы? Я что тебе – Копперфильд?

Рыхлая тётка в серой синтепоновой куртке, лежащая через проход от них, таращилась очумелым взглядом – Римма прикрикнула на неё:

– Мордой в пол, овца!

Из тамбура тем временем донеслось:

– Римуля! Брось ствол и топай сюда! Не трону!

– Сам подойди, если надо!

Сыщик подумал – может, и правда сдаться? Ему ведь сказали, что не убьют, а только отвезут к Кузнецову, чтобы поговорить. Хотя, конечно, разговор разговору рознь. Очень легко представить, к примеру, такой вариант – один собеседник сидит на мягком диване, а другой качается перед ним, подвешенный за ноги…

– Римуля, солнце! Я повторять не буду!

– Дай пять минут на раздумья!

– Даю одну! Потом – пеняй на себя!

Мотоциклистка опять повернулась к Марку:

– Ты придумал, как обмануть «трещотку»! Я знала, поэтому и рискнула! Давай, соображай дальше! Выбора нет, отец тебя живьём не отпустит, даже и не рассчитывай!

Глаза её горели сумасшедшим огнём, в них читалось единственное желание – выстрелить снова, обменять чью-то жизнь ещё на несколько секунд кайфа. Палец на спуске нервно подрагивал, и Марк понял – да, переговорами тут не пахнет.

– Хорошо, – сказал он, – молчи. Следи за окном.

Выгреб из кармана припасённые семена, торопливо расстегнул куртку, потом рубашку. Одно семя прилепил на солнечное сплетенье, другое – в межключичную впадину. Следующее собрался поместить на живот, но в этот момент опять пробудилось, засаднило клеймо, словно требуя свою долю, и Марк решил подчиниться – положил третий кругляш на ладонь, сжал кулак.

Три семени сразу – такого он ещё никогда не делал. Если не сдохнет, то «отскок» будет капитальный.

Да, вот именно – если…

Судорога скрутила его, едва не лишив сознания. Свободной рукой он рефлекторно вцепился в лавку и будто со стороны услышал собственный хрип. Свет перед глазами померк, а все ощущения ушли внутрь, проросли вместе с семенами сквозь дно вагона, сквозь шпалы и мокрый гравий.

Он ощутил стальную прохладу рельсов, вонь креозота, железобетонное соседство перрона, но всё это – лишь мимоходом, пока корни вгрызались глубже. Земля распахивалась навстречу, отверзая свой влажный зев и прося раствориться в ней без остатка, но Марк знал, что может сопротивляться, ведь