Остров Немого - Гвидо Згардоли

Круг от лампы желтый… Шорохам внимаю. Отчего ушел ты? Я не понимаю… Радостно и ясно Завтра будет утро. Эта жизнь прекрасна, Сердце, будь же мудро. Ты совсем устало, Бьешься тише, глуше… Знаешь, я читала, Что бессмертны души[10].

6. Арне и Асбьёрн

1

Акевит братьев Бьёрнебу выигрывал сравнение с любым подпольным алкоголем в губернии Эуст-Агдер, от мыса Скьерн до Йомфруленда. Это знали все.

Арне и Асбьёрн усовершенствовали незамысловатое ядреное варево дяди Яна и превратили его в такой напиток, от которого не отказался бы самый привередливый выпивоха.

Днем рождения их прибыльного предприятия стала одна октябрьская среда 1927 года, когда по телеграфу пришла новость – народ Норвегии проголосовал за сухой закон.

«Ян, сворачивай свой котел», – сообщил Яну Шалгсону его родственник Трон Йолсен, хозяин лавки в Арендале.

В тот же вечер за ужином Ян Шалгсон объявил семье, что намерен избавиться от самогонного аппарата, который держал на кухне.

– С сегодняшнего дня акевит вне закона, – сказал он с некоторым смущением.

– И что, даже наш? Но ведь ты делаешь его совсем немного! Он тоже вне закона? – спросила Карин, старшая дочь.

Другая дочь Яна, Сюннёве, уже не жила на острове. Независимая и мятежная, воспитанная на рассказах деда Сверре, она вдохновилась смелостью Суннивы – двоюродной сестры деда – и отправилась работать модисткой в Арендал. Сюннёве сама зарабатывала на жизнь и поселилась в центре города.

Карин, в отличие от сестры, выросла тихой и спокойной и, как считали в семье, уравновешенной, в противоположность Сюннёве. Она была милой и чувствительной женщиной с тонкими чертами лица и светлыми, почти белыми волосами. Карин вышла замуж за Арнульфа Весоса, чудаковатого рыбака из Арендала, неисправимого энтузиаста. Недавно у них родилась девочка Мари.

– Даже одна рюмка – это уже незаконно! – объяснил Ян Шалгсон.

Маленькая Мари срыгнула на передник матери. Карин встала и направилась к раковине.

– Твою налево! – выругался Арнульф Весос.

Никто не понял, на что он так отреагировал: на слова свекра или на то, что сделала дочка. В любом случае не имело значения. «Твою налево!» – эту фразу Арнульф говорил к месту и не к месту, просто так, потому что она ему нравилась.

– А что нам делать с бутылками в кладовой? – спросила фру Шалгсон. – Там не менее трех десятков.

– Думаю, лучше от них избавиться, – ответил ей муж.

После обеда Ян отправился к дому своего шурина Мортена и его семьи – жены Лив, четверых детей и пожилой матери Юрдис, у которой было слабое здоровье. С ними жил и пятнадцатилетний Видар Нильсен, сирота, которого Мортен спас, когда во время войны немецкая подлодка затопила торговый корабль «Сейер».

– Заходите, дядя Ян! – поприветствовала его Ранхиль, младшая из дочерей Мортена, – рыжеволосая, с глазами цвета весенней травы. Она как будто летала по дому.

Ян прошел по комнате, волоча ноги, словно придавленный непосильным бременем.

– В общем, я пришел сказать, что собираюсь вылить остатки акевита в море, – объявил он.

В доме, построенном Сверре более сорока лет назад, до сих пор стоял старый очаг. Женщины по старинке готовили еду на открытом огне, над которым были прибиты крючки для копчения мяса и рыбы. Печь осталась прежней, но вместо дров ее теперь топили сухим навозом – он ничего не стоил, потому что на острове жила корова. Еще вместо топлива использовали торф – так всё равно выходило намного дешевле, чем топить древесиной или углем. Освещали дом ацетиленовыми лампами и свечами, отчего комнаты словно наполнялись золотистым закатным светом. Мебель тоже осталась старая, сколоченная вручную, прочная и простая. А на стенах, потемневших от дыма, висели портреты членов семьи Бьёрнебу на фоне маяка.

Если бы кто-нибудь с Большой земли случайно оказался на острове, то решил бы, что время здесь замерло.

Мортен сидел у очага на старом кресле, набитом соломой, которое принадлежало его предку Арне, и курил.

– Посиди-ка со мной, Ян, – пригласил он.

Мортен больше не мучил себя бесконечными вопросами о смысле и цели бытия. Он нашел свое место в мире и наслаждался тем, что дарила ему жизнь, – день ото дня, без сожалений и неисполнимых желаний. Когда он тем туманным утром спас людей, Мортен как будто пересек незримую границу, за которой начался покой. И ему не нужно было глядеть на благодарственную грамоту, висевшую на стене в рамке, чтобы помнить о самом важном, что он понял.

Семнадцатилетняя Тея принесла стул и поставила перед Яном:

– Вот, дядя. Садись!

Шалгсон поблагодарил ее поклоном и тяжело уселся на стул, заскрипевший под его весом. Он видел, как Арне и Видар резались в тридцать одно[11] на единственном свободном углу стола. Они были так сосредоточены, что не обращали на дядю никакого внимания.

– Пас, – объявил Видар.

Ян посмотрел, как шурин с закрытыми глазами медленно и безучастно выдыхает голубоватый дым.

– Ты хоть понимаешь, что я сказал, Мортен?

Мортен кивнул:

– Я знаю. Алкоголь под запретом. Прогибиционизм, так вроде это называется.

– Я больше не смогу делать акевит!

– Тебе грустно, дядя Ян? – спросила