Камо - Илья Моисеевич Дубинский-Мухадзе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как сейчас вижу взгляд больших, выразительных глаз Камо, обращенных с любовью и восхищением на великого русского писателя. Со своей стороны, и Алексей Максимович как-то особенно чутко и бережно относился к нему. Они вели длинные беседы о прошлом и настоящем.
В годы моей совместной жизни с Камо он неоднократно посещал Владимира Ильича, Надежду Константиновну и Марию Ильиничну, относившихся к нему с неизменной симпатией. Однажды Владимир Ильич и самолично побывал у нас…»
Около девяти часов вечера в среду, двадцать седьмого октября 1920 года, Камо из Кремля звонит Софье Васильевне:
— У нас сейчас будет гость. Фамилии назвать не могу. Понимаешь, да?
Вскоре к дому номер четыре на Воздвиженке[56] подходят Ленин, Горький, Камо, Андреева, Богданов, Ладыжников, Буренин, Игнатьев[57]. Все они смотрели в Свердловском зале Кремля кинофильм о гидроторфе Шатуры, новшестве, изобретенном инженером Классоном.
Алексей Максимович уверенно протягивает руку в сторону третьего подъезда:
— Сюда! На второй этаж.
У всех отличное настроение, потребность вспомнить пережитое, былое, посмеяться. Без успеха взывает хозяйка: самовар заждался! А Владимир Ильич в ответ: дайте Алексею Максимовичу выговориться, а то не напишет, пока не проверит на нас!
— Вот здесь обитали у нас синицы, — поясняет Горький. — Преотличнейший хор! Московка, хохлатка, лазоревка, красноголовый королек, усатая…
— А теперь я здесь живу — в «птицевой», — с напускной печалью констатирует Камо.
Разговор снова возвращается к увиденному на экране Свердловского зала. К изобретению Классона.
— Каков Классов! — с восхищением говорит Ленин. — Решил победить топливный голод.
Владимир Ильич сетует на отсутствие Классона, душевно рассказывает о первой встрече с ним четверть века назад. Вскользь упоминает, что в 1894 году на масленицу ради конспирации на квартире Классона была устроена вечеринка с блинами. На ней Владимир Ильич познакомился с Надеждой Константиновной.
— А мы, — виновато замечает Камо, — и без конспирации не сумели приготовить блинов…
Свое «упущение» Камо исправляет в декабре. «В эти трудные, холодные и голодные дни, — рассказывает Анастас Микоян, — Камо решил порадовать старых друзей и повкуснее угостить их. С давних пор Камо знал, какие вкусные кавказские блюда умела готовить вдова Степана Шаумяна — Екатерина Сергеевна. Он пришел к ней и сказал: «Если я достану все, что нужно, вы приготовите хороший плов и ваши тающие во рту слоеные пирожки?» Екатерина Сергеевна, конечно, сразу согласилась, но с недоумением спросила: «Камо, где же Ты достанешь продукты?»
Не знаю, где и как, но Камо раздобыл рис, мясо, масло, муку. У друзей, только что приехавших из-за границы, он достал две бутылки французского коньяка. И вот в назначенный день, взяв машину у Авеля Енукидзе, Камо стал свозить гостей к Екатерине Сергеевне. Сначала он привез Горького и Луначарского, потом Миха Цхакая, Филиппа Махарадзе и Сергея Аллилуева. Затем приехал и Енукидзе. Пока Камо собирал гостей, Алексей Максимович и Анатолий Васильевич оживленно беседовали. Горький неторопливо, обстоятельно, со своим глуховатым, характерным волжским оканьем говорил о молодых писателях и внимательно прислушивался к рассказам Луначарского о литературных делах…
Я в разговоре не участвовал, пока ко мне не обратился Горький с вопросом:
— Вы, кажется, недавно с Кавказа? Что там делается в литературной жизни?
Откровенно говоря, я смутился, так как ничего не мог ему ответить — мне тогда не приходилось сталкиваться с литераторами. Выручил Лев Шаумян, который рассказал о Василии Каменском, Сергее Городецком, Рюрике Ивневе — с ними он недавно встречался в Тифлисе, где еще господствовали меньшевики. Шаумян говорил, что эти поэты выступают с лекциями, читают свои произведения, настроены просоветски, ведут себя мужественно.
Екатерина Сергеевна пригласила всех к столу. Аккуратно была разложена на нем разномастная посуда: тарелки, кружки, чашки, стаканы разных цветов и размеров — все, что удалось собрать у соседей. За стол уселись молча, но бурное оживление наступило, когда был подан мастерски приготовленный Екатериной Сергеевной плов, а за ним появились и слоеные пирожки. Авель Енукидзе был виночерпием и разливал коньяк с учетом возможностей и потребностей каждого: кому немного — на донышке, кому побольше…
Алексей Максимович задумался, как бы что-то вспоминая, и рассказал историю, которая произошла с ним в одиночной камере Метехского замка. Он тогда не назвал года и месяца, но было это, как удалось уточнить, в 1898 году.
Какой-то праздник. Возможно, троицын день. Всем арестованным принесли с воли передачи — вкусную еду и даже вино. Из камер неслись громкие голоса пирующих, песни. Алексей Максимович хмуро ходил в своей одиночке из угла в угол. Не было у него близких, никто ему ничего не принес. Надзиратель, добродушный человек, шагал по тюремному коридору, время от времени заглядывал в «волчок», сокрушенно, сочувственно покачивая головой. Потом на некоторое время надзиратель исчез. Оказывается, он бегал домой — жил он во дворе тюрьмы. Зазвенели ключи, заскрипели дверные засовы, и на пороге камеры появился надзиратель. В одной руке у него был глиняный горшок с горячей долмой[58], в другой — большая кружка с красным вином. Как бы стесняясь, не глядя в глаза, надзиратель буркнул, ставя на стол свои приношения: «На, ты тоже гуляй» — и быстро вышел.
Алексей Максимович сказал, что он часто вспоминает этот случай. И не мог не вспомнить его сейчас, поедая вкусный плов Екатерины Сергеевны.
Вечер был очень интересным. Миха Цхакая рассказал забавный случай, связанный с одним из его путешествий. Камо по своему обыкновению шутил и оживлял разговор бесконечными историями, которых он знал великое множество…»
Если вернуться к первым страницам воспоминаний Софьи Васильевны — к тому месту, где мельком обронено: «…в одном из своих сочинений, заключенных в зеленой тетради». Что за тетрадь, уцелела ли, если да, то у кого, в каком городе хранится?
Начинаю поиски.
В Москве — ничего. В Ереване — ничего. Взываю к своему фронтовому товарищу, доктору исторических наук, директору Армянского филиала ИМЛ при ЦК КПСС Геворку Гарибджаняну. Он полон сочувствия, смущается, будто за ним несуществующая вина: «Все, что есть на русском и армянском о Камо, все показали. Ручаюсь, никакой тетради Камо в Армении нет!»
Еду в Тбилиси. Пути-то всего-навсего полчаса на самолете.
— У нас одна-единственная тетрадь Камо — для домашних занятий по русскому языку. В ней диктанты, изложения. Заполнена простым и синим карандашами.
Тетрадь считалась переданной ереванскому Историческому музею вместе с
