Камо - Илья Моисеевич Дубинский-Мухадзе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если вы согласны, дорогой Владимир Ильич, то можно поговорить о маршруте и времени отъезда. Я еду в Батум 12 апреля…
Преданный вам Камо».
Ленину предложение Камо по душе. Он сообщает Орджоникидзе:
«т. Серго!
…Камо просит меня взять его с собой. Я не возражал бы. Но хочу знать Ваше мнение. Если Вы не против, скажите ему от меня, что я согласен (и что все в тайне)».[62]
Складывается будто счастливо, скорее бы только наступило лето! Камо нетерпеливо считает дни, последние свои дни…
30
Пятница, четырнадцатое июля 1922 года.
С утра жизнерадостный, веселый Камо в Тифлисском городском комитете партии. Заполняет анкету:
«Название организации, выдавшей билет: Московская организация. Краснопресненский районный комитет; фамилия: Петров (Камо); имя: Семен; отчество: Иванович; год рождения: 1882; родной язык: грузинский; социальное положение: революционер… Какие специальности знаете: революционер… Были ли за границей и где: в 19 государствах Европы… Время вступления в партию: в 1901 году… Подвергались ли репрессиям за партийную работу, когда, каким: арестован шесть раз, бежал три раза, приговорен четыре раза к смертной казни с заменой двадцатью годами каторжных работ…»
Покончив с анкетой, Камо заходит к секретарю горкома Михаилу Кахиани:
— Пошлите меня работать среди молодежи, я их воспитаю по-революционному, я подготовлю молодых, стальных коммунаров.
Потом две деловые встречи: со своим наркомом Бибинейшвили и в ЦК Компартии Грузии с Сергеем Кавтарадзе. К Кавтарадзе, другу многих лет, еще секретная просьба:
«Камо стал убеждать, чтоб отпустили его одного против кахетинской банды. «Я переоденусь в крестьянскую одежду, возьму косу и пойду бродить по Кахетии. Я убежден, что мне удастся уничтожить главарей». У него горели глаза и грудь высоко подымалась. Несказанная радость засветилась на его широком лице, когда я ему ответил: «Поговорим и обдумаем».
Ближе к вечеру отправляется проведать «маму Сергеевну» — так Камо много лет зовет вдову Степана Шаумяна Екатерину Сергеевну. В эти июльские дни она с дочерью и младшими сыновьями гостит в Тифлисе.
Теперь остается последнее. Ничего другого уже не успеть. Счет на часы. Немногие часы…
С восьми до одиннадцати Камо у Георгия Атарбекова. У обоих масса планов. Самых удивительных… Камо спохватывается, что слишком задержался. Торопливо прощается. Садится на свой старый, изрядно потрепанный велосипед. Несчетные предложения пользоваться одним из служебных автомобилей Совнаркома или ЦК всякий раз отвергает: «Не люблю!»
К себе на Великокняжескую улицу Камо ехать по Головинскому проспекту, Верийскому спуску, мосту через Куру. В конце спуска, у цирка, показывается, быстро приближается встречный автомобиль. Камо замечает зажженные фары, поворачивает руль в правую сторону. Неотвратимо на надвигающуюся машину. По роковой ошибке…
Удар.
Камо отброшен в сторону. Головой падает на каменную плиту тротуара. Теряет сознание.
Шофер налетевшей машины Двали доставляет Камо в Михайловскую больницу. Врачи бессильны.
В три часа утра пятнадцатого июля все кончено. Камо мертв…
Три долгих летних дня Революция прощается со своим Камо. Со своим Работником и Солдатом. Делегации России, Грузии, Армении, Азербайджана, Дагестана, Чечни, Кабарды, Ингушетии. Всего Кавказа и Причерноморья. Воинских частей. Тысячи и тысячи телеграмм. Митинги. Пленум Тифлисского Совета…
Настает день похорон — восемнадцатое июля.
В час дня прекращают работу все заводы и фабрики Тифлиса. От Надзаладеви, Навтлуга, Сабуртало, от Арсенальной горы бурлящие потоки неудержимо стремятся к Рабочему дворцу, где покоится тело Камо. У гроба венки:
«Незабвенному Камо — от Ленина и Крупской».
«Бессменному часовому пролетарской революции — от ЦК РКП».
Венки… венки…
Все новые оркестры, хоры, знамена, плакаты со словами прощания на многих языках. Вдоль всего Головинского проспекта до самой Эриванской площади почетный воинский караул. На крышах и карнизах домов, на балконах, на деревьях — всюду люди.
Прощальное слово говорит рабочий-железнодорожник Аракел Окуашвили. В час первой демонстрации тифлисских рабочих — 22 апреля 1901 года — тридцатишестилетний Окуашвили был знаменосцем, его главным помощником — девятнадцатилетний Камо. Сообща они подняли над головами мастеровых, ремесленников, учащихся красное полотнище с кличем: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Окуашвили говорит и плачет, плачет и говорит:
— Здравствуй, Камо, здравствуй! Здравствуй, вечно голодный борьбой, но вечно бодрый брат мой, здравствуй… Где твои сподвижники, Камо, где они — Элисо Ломинадзе, Степко Инцкирвели, Вано Каландадзе? Скажи им, Камо, — не твоя вина в том, что ты, герой, умер негеройской смертью. Скажи им, Камо, что…
Плачет Окуашвили… Слезы не дают говорить ветеранам. После нескольких слов прерывается голос Сергея Кавтарадзе. Отходя в сторону, бросает: «Не могу!..»
На Зриванской площади у открытой могилы пытается совладать с собой Серго Орджоникидзе:
— Дорогой Камо! Встретился я с тобой восемнадцать лет назад. Я был молод. Ты считал своим долгом разъяснить мне, как стать большевиком, как бороться за интересы пролетариата. Сегодня приходится расстаться с тобой. За эти восемнадцать лет мы не раз встречались. И не раз ты излагал свои планы о борьбе с капитализмом. Порой эти планы казались несбыточной фантазией. Я помню, как говорил ты об этих планах с вождем революции товарищем Лениным, который любил тебя безумно.
Слезы мешают. Речь прерывиста.
— Когда я встречусь с Лениным — я не знаю, что я буду говорить… Прибывшие из Москвы товарищи говорят нам: «Как вы не сумели сберечь Камо?!»
Недосказанные речи в какой-то мере дополняют с трудом написанные — перо так же непослушно, как и голос — статьи. Еще много дней газеты их будут печатать.
Две особо запомнившиеся статьи.
Мамия Орахелашвили:
«Вчера, при участии огромных масс решительно всех слоев народа, мы предали земле то, что было тленного в Камо. Там, где 20 лет назад молодой революционер выкинул знамя борьбы, ныне свежая могила, принявшая останки прошедшего школу революции борца.
Не удалось сохранить предусмотренный порядок похоронного шествия: напор стихии масс опрокинул все расчеты, все расписанные детали. Но в беспорядке оказался порядок: все были охвачены порывом приблизиться к гробу, взглянуть в последний раз в застывшее лицо тому, кто всю жизнь был подвижен, буен, неугомонен, кто не признавал внешнего благочиния, показного порядка.
Эта бурливость характера Камо была наиболее отличительным свойством его цельной натуры. Это свойство лежало в основе его «фантазерства», которое иные из нас расценивали ложно. Мы порой шли по линии наименьшего сопротивления и лениво отмахивались от его широких, все новых и новых планов как фантазерских, противоречащих практическому разуму. Мы не замечали, что без известной дозы фантазерства нет успешной борьбы, нет победы. Мы забывали, что алгебра революции с
