Камо - Илья Моисеевич Дубинский-Мухадзе

ее формулами, с ее учетом соотношения сил и т. п. лишь тогда и постольку ведет к верной победе, когда и поскольку дополняется фантазией, дерзанием, той смелостью, смелостью и еще раз смелостью, которая так прельщала Маркса в Дантоне.

Без фантазии и дерзости можно ли было в отсталом России объявлять войну империализму и октябрьским громом возвестить всему человечеству о разрыве буржуазных цепей на территории одной шестой земного шара.

Нет и нет! И не потому ли действительность западных стран долго представляла собой картину стоячего болота, не колыхаемого живительной грозой фантазии и дерзания, вырастающих из действительности же?

В Камо этой здоровой фантазии и этого дерзания было много. И не этим ли, между прочим, объясняется, что великий идеолог мирового пролетариата, великий провидец боев и побед, Ленин, буквально был влюблен в Камо, и эта любовь, эта заинтересованность не остывала и не снижалась ни на момент в течение всех двадцати лег революционной работы Камо? То была любовь и взаимное понимание между мастером революции и подмастерьем его, при одинаковом фантазерстве и дерзостном уклоне обоих. Ленин знал и знает, что без такого фермента, без такой изюминки фантазии и дерзания то великое дело, какое взвалил на свои плечи пролетариат, не будет доведено до конца. Потому он ценил эти качества Камо, потому он подбадривал его на соответствующие подвиги, ставя, разумеется, известные рамки полету фантазии и размаху смелости нашего Камо».

Вторая статья, или скорее зарисовка с натуры, принадлежит грузинскому литератору Л. Кипиани.

«В одном маленьком кружке зашла речь о Камо. И, как это бывает у нас на Кавказе, к человеку подошли узко, не как борцу за революцию, не как большевику, для которого не существует делений на ту или иную национальность, а как к армянину.

Старые, больные, еще не погашенные счета пограничных рогаток, не разъясненных междунациональных недоразумений и споров, раздуваемых в националистических лабораториях до размеров крупных кровавых вспышек.

Спор в день похорон разгорался. Произносилось много ненужного, много такого, без чего человеческие взаимоотношения могли быть светлее, чище, человечнее. Глаза, эти чудесные зеркала человеческих душ, наливались кровью; слово, это чудесное отражение дум и мыслей, начинало звучать нотами злобы.

Один из присутствующих, грузинский журналист, лично и хорошо знавший Камо, взял слово и, обрисовав покойного как человека, одинаково относившегося ко всем национальностям, одинаково любившего всех, кто стремился к освобождению, спросил с грустью: «Скажите же, при чем тут принадлежность по метрике к той или иной национальности? Друзья, будем же и мы просто людьми, достойными памяти Камо!»

Этот призыв был тем освежающим летним дождем, который в знойный день падает на опаленные солнцем и готовые уже погибнуть хлебные колосья.

Выражение глаз смягчилось, голоса утратили недостойные тона, и беседа приняла мягкие, душевные формы.

Мне кажется, в этом великая заслуга Камо.

Поздняя ночь.

Какое-то недоразумение между двумя встретившимися группами. Кто-то кого-то задел. Запальчивые возгласы, крики. В воздухе повисает опасность крупного скандала.

И тут кто-то спокойным голосом говорит:

— Товарищи! Не будем ссориться в день похорон Камо. Не дадим разрастаться слишком мелочным, слишком личным чувствам — во имя человека, который всегда это личное отодвигал в сторону перед тем большим, что зовется общим благом! Не будем, товарищи, позориться перед его памятью!

Возгласы в ответ:

— Вы правы, товарищ!

Готовый разразиться скандал был потушен.

И мне кажется, что и в этом тоже великая заслуга Камо».

Много лет хранится у меня вырезка из грузинской республиканской газеты «Комунисти». Письмо в редакцию.

«Я вижу слезы народа, и это еще больше наполняет мое сердце горечью и страданием. В этой общей скорби я нахожусь в самом тяжелом и невыносимом положении, так как именно я оказался невольным виновником смерти такого человека…

Как неожиданно и горестно мне было узнать в Михайловской больнице, куда я отвез пострадавшего, что жертвой ужасного случая оказался Камо. Я не был лично знаком с ним, но часто слышал рассказы о его героических и революционных делах.

Дорогие товарищи! Что же мне, несчастному, сделать, ведь не в силах я искупить свою невольную вину и вернуть жизнь человеку, который так дорог и необходим родному народу.

Прости меня, славный революционер, за мою большую и неисправимую вину перед тобой!

Шофер Коля Двали».

Все. В ночь с четырнадцатого на пятнадцатое июля на Верийском спуске в Тифлисе произошла чудовищно нелепая и трагическая смерть…

Тбилиси — Москва.

1972–1973

ОТ АВТОРА

В ПИСЬМЕ СОЛДАТА ВЕГЕРЫ К ЛЬВУ ШАУМЯНУ БЫЛИ ЕЩЕ СТРОКИ:

«ТЕПЕРЬ Я УКАЖУ НА МОМЕНТЫ, ПО КОТОРЫМ Я МОГ БЫ СКАЗАТЬ АВТОРАМ ПРОЧИТАННЫХ МНОЮ КНИГ О КАМО: ВЫДУМКА НЕ СООТВЕТСТВУЕТ ХАРАКТЕРУ ГЕРОЯ, НЕ СООТВЕТСТВУЕТ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ.

У автора Георгия Шилина:

Камо запросто уходит из батумской тюрьмы, где режим был особенно строг. Позавтракал, пообедал, а во время прогулки, играючи, перебрасывает ноги через стену… По простой арифметике, как в наше время говорили — по Малинину и Буренину, Камо свой дерзкий побег совершает на исходе десятого месяца заключения. Был арестован на Батумском вокзале 27 ноября 1903 года, бежал 17 сентября 1904-го!..

После последнего суда над Камо (1913 год) к нему в камеру является прокурор. Тот самый, с которым Камо по воле Г. Шилина ехал в одном купе от Батуми до Тбилиси и которому на прощание Камо якобы вручил визитную карточку с трогательной надписью на грузинском языке: «Хоть ты и Иван, но порядочный болван». Теперь в камере смертников Камо встречает прокурора вопросом: «Что вас привело ко мне?» — «Хочу вас спасти от смерти». — «Смертный приговор давно подписан, и вы его не можете отменить». — «Приговор я не подаю на исполнение. Через десять дней будет амнистия. Тогда и вам смертная казнь будет заменена двадцатью годами каторги». — «Спасибо!»

Автор Г. Шилин удовлетворенно заключает: «И так было!» Ей-богу, не рисковал прокурор своей дальнейшей карьерой, не проявлял такой отеческой заботы о революционере, да еще о Камо!..

У Вас, Лев Степанович, Камо делится со старым товарищем: «Земля радуется[63], когда я по ней хожу…» (стр. 273).

У ереванского историка А. Арутюняна: «Земля жалуется, когда я ступаю по ней», — шутил Камо (стр. 169).

Непонятно. Пусть бы земля жаловалась, когда по ней Гитлер ходил.

Сколько авторов, столько и версий.

После разгрома вооруженного восстания 1905 года в Тбилиси Камо схвачен казаками. Он в Метехской тюрьме, но еще не опознан. Сосед по камере молодой парень Шаншиашвили