Камо - Илья Моисеевич Дубинский-Мухадзе

(не то ученик провизора, не то крестьянин на заработках — пишут и так и этак) готов сыграть роль, предложенную ему Камо. Когда надзиратель вызывает: «Шаншиашвили на выход, с вещами!» — к двери уверенно направляется Камо. Дальше: полицейский чин должен доставить его в участок, и если там убедятся, что это действительно Шаншиашвили, без вины схваченный в ночную облаву, то его отпустят на все четыре стороны. Подобная экспертиза в планы Камо не входит, ему надо успеть исчезнуть где-то между Метехами и полицейским участком.

У Шилина: Камо дает 5 рублей жандарму, и тот соглашается покинуть фаэтон, потихоньку шагать…

У Арутюняна: Городовой заснул…

У Вас: Городовой согласился сойти с фаэтона и поехать трамваем (здесь, конечно, тоже без взятки не обошлось)…

Еще. Как школярам объяснить, какую пичужку Камо приручил в одиночной камере и предстал с ней перед военным судом — воробья Ваську или щегла Петьку? Более щедрые авторы для скрашивания жизни Камо поселяют в его камере сразу двух пичуг… Может, не имеет особого значения. Но все же!».

Давно — более четырех десятилетий назад — сестры Камо Джаваира и Арусяк обратились к Максиму Горькому: дорогой друг, взываем о поддержке! Не под силу нам самим преградить, обуздать поток бездумных, даже злых измышлений, переполняющих сочинения о нашем брате. Бессердечные люди пользуются тем, что голос Камо умолк навсегда. При его жизни кто бы решился написать такое: «Прав автор биографии Камо тов. Черноморский, когда называет его факиром. В нем, действительно, было что-то от индусских факиров, от персидских мистиков-дервишей…»

Публичную отповедь недобросовестным авторам Алексей Максимович дал позднее. Видимо, убедившись, что просто уговоров, увещеваний безнадежно мало. Девятнадцатого апреля 1931 года в «Правде» статья Горького:

«…Например, книга Алексея Окулова «Камо»… Это пошлое сочинение компрометирует фигуру Камо, революционера, который обладал почти легендарным бесстрашием, был изумительно ловок, удачлив и в то же время детски наивен. «Историческая точность» Окулова — неправда.

Во всяком случае, редактор должен был знать, кто такой Камо, и не должен был выпускать книжку, в которой революционеру придан характер молодца из пошлого бульварного романа».

Написать о Камо взялся человек ему весьма близкий — известный грузинский большевик и литератор Барон (в данном случае это и партийный псевдоним, и собственное имя) Бибинейшвили. Его предисловие к книге, ставшей давным-давно уникальной редкостью:

«Камо был не просто товарищем моим по нелегальной революционной работе. В течение двух десятков лет оп был одним из ближайших моих друзей. Он держал меня в курсе большинства своих дел, не скрывал их от меня, вопреки своим строгим навыкам подпольщика и конспиратора… В последний год его жизни мне пришлось работать в одном деле с Камо, и здесь он остался таким же близким мне другом, каким был и прежде.

И тем не менее я долго не решался писать о нем… Статья М. Горького разрешила мои колебания, и я взялся за собирание и изучение документальных данных о Камо. К сожалению, мне пришлось воспользоваться только тем, что уцелело от хищнического разгрома, произведенного неким «литератором» Мартыновым. Сей гражданин, снабженный мандатами от высоких учреждений (как выяснилось впоследствии, выданными по недоразумению), появился в 1930 году в архивных учреждениях Тифлиса, перепечатал и забрал много документов о Камо, обошел всех его родственников и близких, собрал много личных писем и документов и… бесследно исчез.

Я использовал в своей работе уцелевшие после Мартынова документы и письма. Привлек к ней товарищей по подполью. Многие из них по просьбе моей набросали отрывки своих воспоминаний…»

Первым отзывается Максим Горький. Его записка к Бибинейшвили на исходе января тридцать второго года:

«Уважаемый товарищ!

Посылаю маленький этюд о Камо, написать больше — не могу, нет времени.

Сердечный привет!

М. Горький 29.1.32».

Есть еще одна записка Горького о книге Барона Бибинейшвили. Ее я нашел в бумагах Серго Орджоникидзе, ранее хранившихся в его домашнем кабинете. Листок бумаги в клеточку. Черные чернила.

«Дорогой т. Орджоникидзе!

Очень сожалею, что приходится беспокоить Вас, но должен.

Недавно я получил русский перевод рукописи «Камо», опыт документальной биографии.

…Эта рукопись нуждается в серьезной редакторской — партийной работе.

Укажите, кому направить ее, очень прошу.

Крепко жму руку.

А. Пешков.

20. VI.32».

Резкий внезапный крен в другую сторону. Книги о Камо перестают выходить. Как редкая удача воспринимается, если что удается раздобыть у букинистов.

Лишь в 1957 году в Ереване выходит биография Камо, написанная историком А. Арутюняном, в пятьдесят девятом в Москве — «Камо» Л. Шаумяна. И еще, как сомнительный дар, в Ставрополе в 1966 году двести тысяч экземпляров переизданной книги Г. Шилина…

Читателю еще нужно знать: вечером двадцать четвертого мая 1971 года в телестудии во время записи рассказа о Бакинской коммуне скончался Лев Степанович Шаумян. Остались материалы — документы, свидетельства очевидцев, письма, подготовленные для второго издания книги о Камо. Обозначен замысел задуманной им работы: «Автор пытается создать научную биографию Камо. То, что предлагается вниманию читателя, документально достоверно».

Перед всеми, кто пишет о Камо или возьмется за это в будущем, у Льва Степановича огромное преимущество. Он хорошо знал Камо, тесно общался с ним, месяцами жил под одной крышей. Камо был старше более чем на двадцать лет. Но относился к своему младшему годами товарищу как к равному участнику борьбы. Не по чрезмерной душевной щедрости, по праву.

В четырнадцать неполных лет Левон Шаумян умудряется сквозь кольцо окружения, фронты, кордоны доставить в Москву — Ленину — секретнейшее послание своего отца — главы Бакинской коммуны Степана Шаумяна.

Все доставленное Левоном настолько важно, что управляющий делами Совнаркома В. Бонч-Бруевич порывается немедленно отвести его к Владимиру Ильичу. Левон сопротивляется: «Нет, не в таком виде!» Показывает на свои рваные сапоги: подошвы отвалились, подвязаны веревочками, проволокой. За сутки удается произвести необходимый ремонт сапог и одежды. Бонч-Бруевич представляет четырнадцатилетнего чрезвычайного курьера Коммуны Ленину.

Среди всех других вопросов, немедля подвергнутых, обсуждению, у Владимира Ильича и сугубо личный — не этот ли юный бакинский гражданин год назад наградил его красным значком с миниатюрным портретом Карла Маркса? Догадка подтверждается. Да, он, Левон, воспользовался поездкой отца на Первый Всероссийский съезд Советов для того, чтобы послать товарищу Ленину свой любимый значок и поклон. Выполняя ответственное поручение, Степан Георгиевич заметил: «Владимир Ильич, еще одно разъяснение отношения масс… Возьмите, пожалуйста!» Ленин носил значок на груди…

Тем же путем, в буквальном смысле сквозь огонь и воду, Левон возвращается на Каспий, чтобы быть до конца с отцом. В Баку, на пароходе, в