Операция «Аврора» - Дарья Плещеева

— У Курехиных старший сынок, Саввушка, гимназист выпускного класса. Так ему этот Гольдовский книжки приносил. Хорошо, третьего дня пришел к ним в гости батюшка Иннокентий и книжки увидел — так за голову схватился! Это ж, говорит, масонские писания, против Бога, царя и Отечества! Сжечь велел немедля, — с ужасом рассказывала Катя.

— И что, сожгли? — с тревогой спросил Денис.

— Саввушка взмолился: ему Гольдовский книжонки под честное слово дал, непременно нужно вернуть.

— А дайте-ка, я погляжу на эти книжонки. Может, все не так уж страшно? — предложил Давыдов.

Барсуков, поймав его взгляд, поддержал приятеля: кто, как не Денис Николаевич, в таких вещах разбирается? Тут же послали Кузьму за извозчиком, втроем поехали к Курехиным.

Книжонки были маловразумительные, но, листая их, Давыдов обнаружил за одной обложке записанные телефонные номера. Саввушка поклялся, что это не его рук дело. Давыдов номера списал и сразу повез их к Максимову — пусть его служащие выясняют, чьи?

А потом он отправился на Кузнецкий мост.

К его немалому удивлению, именно там обнаружился Олег Гольдовский с корзиной. В корзине лежала обмотанная полотенцем статуэтка.

— Так это тебе она потребовалась? — удивился Гольдовский. — Ну, сцена как в романе! Расстались, бог весть когда, в Питере и встретились в Москве по поводу фривольной фигуры! На что она тебе?

— Дурацкая история! Был в гостях у одного чудака. Там вся каминная полка таким добром уставлена. Ну, выпили, меня качнуло — чуть в камин не грохнулся, а именно эта дура стояла с краю. И вдребезги! Поклялся купить такую же во что бы то ни стало! — объяснил Давыдов. — Во всем Питере не нашел… А тебе-то это штучка зачем?

— Попался я, как кур во щи! — признался Гольдовский. — У меня теперь такая женщина! Любит — сил нет! Но с художественным вкусом у нее — беда…

— Может, и не беда, если предпочитает дорогие статуэтки?

— Беда, самая настоящая. Но — красавица!.. А темперамент?

— Подружки у нее не найдется, с темпераментом? — подмигнул Давыдов.

— Подружка-то найдется, — ухмыльнулся понимающе Олег. — А ты тут какими судьбами?

— Заскучал я в Питере… Карьера, служба… Осточертело! Вот мне тридцать лет. Вроде жениться пора, остепениться. Долг перед Отечеством я выполнил, воевал… И, знаешь, напала на меня такая хандра! Вокруг рожи какие-то плоские, разговоры пошлые, дурацкие! Как подумаешь — этого ли я в юности хотел?

— Заскучал, выходит?

— Заскучал. Книжка мне одна недавно попалась — про «вольных каменщиков». Так, читаючи, обзавидовался: живут же люди в единении и братстве! А у нас — тьфу!.. Ладно, что я все про себя? Ты-то как?.. Да что мы тут торчим! Едем ну хоть в «Эльдорадо»! Я только за услугу заплачу…

Давыдов дал приказчику два рубля и увел Олега из лавки.

— Заедем за твоей красавицей, за подружкой, и в «Эльдорадо!» — приговаривал Денис. — Кутнем! Жаль, к «Тестову» водить девиц не положено. Правда ли, что у него завелись постные пельмени?

— Как это — «постные пельмени»?

— Сослуживец рассказывал. Был у «Тестова», пригласили. Называлось это чревоугодничество «Обед в стане Ермака Тимофеевича», а в меню одно блюдо — пельмени. И такие, и сякие, и с рыбой, и чуть ли не с черепахой, а на десерт — пельмени с фруктами в розовом шампанском. Вот я и подумал: с фруктами ведь непременно постные! Или нет? Эй, эй, стой!..

Подъехал извозчик-«лихач».

— Погоди, Денис, погоди! — спохватился Гольдовский. — В «Эльдорадо» мы в другой раз поедем. А сегодня… Знаешь ли что?.. Я могу взять тебя в один замечательный дом, познакомлю с умными людьми. Я теперь — литератор, меня в такие гостиные приглашают — ты дар речи утратишь. Едем туда!

— А это? Не могу же я тащить к приличным людям такой ужас? — Давыдов показал на корзинку. — Завезем ко мне в «Гранд-отель», заодно с тобой расплачусь.

Тут Гольдовский возражать не стал.

Дениса же служба приучила не просто к опрятности, а к дорогостоящей опрятности. Он, когда вошли в хорошо освещенный вестибюль отеля, кинул взгляд на ботинки Гольдовского, на его перчатки, на обшлага пальто, и понял: тот, кто подкармливает бывшего однокашника, давненько о нем не вспоминал.

— Так куда мы едем? — спросил Давыдов, уже расплатившись за дурацкую покупку и мысленно назначив ее в подарок Голицыну (надо ж побаловать высоконравственного друга!).

— К графине Крестовской!

Если бы в руках у Дениса была корзинка со статуэткой, он бы ее уронил.

«Этого только недоставало! — подумал он. — Ох, судьбинушка ты моя скорбная!..»

В гостиной у Крестовской он познакомился с Элис. И всякий стул, всякий канделябр будет там напоминать о ней! Но отступать было поздно.

Насколько он знал старую графиню, Крестовская любила приглашать всяких занимательных гостей, даже с риском, что они привезут с собой, к примеру, живого медведя, как Мата Хари. Вспомнив танцовщицу, Давыдов невольно улыбнулся — где-то она теперь, какое задание выполняет?..

Зная, что туда и обратно поедет в санях, Денис переобулся в парадные ботинки, переменил сорочку. Гольдовский следил за его сборами с некоторой завистью — видимо, «литератора» принимали в любом виде, считая нечищеную обувь особой изюминкой его образа, а сейчас он вспомнил безукоризненный блеск сапожек, полагавшихся кадету.

По дороге с Давыдовым случилось что-то вроде галлюцинации. Показалось ему, что нет мартовского вечера, нет легкой метелицы, а все — как тогда, когда он ехал к Крестовской знакомиться с молодыми американками, решившими учредить в Москве танцевальный приют для сироток. Сани остановятся, а у крыльца — опять лето, и на втором этаже особняка опять ждет Элис…

Насилу избавился от наваждения.

Доехали до особняка графини без приключений, были впущены, отдали пальто и шапки служителю, пригладили волосы и вошли в гостиную. Как и следовало ожидать, госпожа Крестовская блистала. Но как блистала!

Из Парижа прилетела новая мода — чуть ли не из-под самой груди ниспадающая юбка-«абажур», в подол которой вшит обруч из проволоки. Такие юбки были коротковаты, до середины икры, и к ним полагались особые пикантные шароварчики. Молодые дамы еще только с недоумением приглядывались к этакому чуду, а Крестовская, забыв, что ей за семьдесят, уже расхаживала в умопомрачительно-голубом «абажуре», вышитом шелками перламутровых цветов, с ярко-розовыми тюлевыми рукавами, а шею обвивала нить жемчуга едва ли не по колено.

— Это вы, душка?! — воскликнула она, узнав Давыдова. — Давно в Москве?

— «Чуть свет — уж на ногах, и я у ваших ног», — ответил он грибоедовской цитатой, склонившись над белой и благоухающей ручкой.