Блондинка. Том II - Джойс Оутс

Драматург еще ни разу не изменял своей Эстер.

Даже после быстрого восхождения к успеху и славе в 1948-м. Когда, к своему изумлению, недоумению и растерянности, он вдруг обнаружил, что женщины начали проявлять к нему весьма активный интерес. Особенно интеллектуалки, социалистки с Манхэтгена, разведенки, даже жены некоторых из его театральных друзей. В университетах, куда его приглашали читать лекции, в провинциальных театрах, где ставились и шли его пьесы, всегда находились такие женщины — умные, живые, привлекательные, культурные, еврейки и нееврейки, ученые дамы, просто образованные женщины, жены процветающих бизнесменов, многие из них пожилые, у которых от умиления при виде гения всегда увлажнялись глаза. Возможно, и его тоже тянуло к этим женщинам — просто от скуки и чувства одиночества, но он ни разу не изменил Эстер. В нем всегда было живо несколько мрачноватое осознание чувства долга. И раз он никогда еще не изменял жене, это должно что-нибудь для нее да значить?..

Моя драгоценная верность! Что за лицемерие!..

Итак, он не перестал любить Эстер и, несмотря на ее гнев и раздражение, верил, что и она по-прежнему любит его. Однако оба они уже давно не испытывали физического тяготения друг к другу. Даже просто интереса не испытывали! Вот уже несколько лет. Драматург жил, целиком погруженный в свои мысли, и окружающие часто казались ему какими-то нереальными существами. И чем более близким был этот человек, тем нереальнее казался. Жена, дети… Теперь уже взрослые дети. Взрослые и успевшие отдалиться от него дети. И жена, на которую он — и это в буквальном смысле слова! — иногда, даже разговаривая с ней, просто не смотрел. («Скучал по мне?» «Конечно». «Да. Сразу видно».)

Вся жизнь Драматурга и весь ее смысл состояли только из слов. Тщательно и болезненно подбираемых слов. А когда он не печатал эти слова быстро порхающими по клавиатуре портативной машинки «Оливетти» двумя пальцами, то жизнь его состояла из встреч с продюсерами, режиссерами и актерами, из читок пьес, прослушиваний, репетиций и прогонов (кульминацией всего этого являлись генеральные репетиции). Жизнь состояла также из предварительных рецензий, премьер и рецензий на эти премьеры — хорошие рецензии и не очень, хорошие сборы и не очень, награды и разочарования; и диаграмма всего этого представляла бы непрерывную кривую, напоминающую спуск горнолыжника по незнакомой трассе, — изгибы, петляния, скалы, вырастающие из-под снега.

И чтобы вынести, справиться, надо было родиться для этой сумасшедшей жизни. И еще получать от нее удовольствие, сколь бы изматывающей она ни была. Но если ты не рожден для подобной бешеной жизни, если испытываешь от нее лишь изнурение, усталость и пустоту, то постепенно ее смысл исчезает, и ты не чувствуешь уже ничего.

Драматургу никогда не хотелось жениться на актрисе, писательнице или женщине с творческими амбициями. А потому он женился на красивой энергичной и добродушной молодой женщине равного себе происхождения, окончившей Колумбийский педагогический колледж. Когда они поженились, Эстер преподавала математику в средней школе, но делала это без особого энтузиазма; ей не терпелось выйти замуж и завести детей. Все это было еще в начале тридцатых, давным-давно. Теперь же Драматург стал знаменит, а Эстер превратилась в супругу знаменитости, из разряда тех, про которых сторонние наблюдатели говорят: Но почему? Что он в ней нашел? Хоть убейте, не понимаю! На разных светских сборищах и вечеринках Драматург с женой появлялись хоть и вместе, но держались отдельно, не слишком охотно вступали в разговор, лишь изредка поглядывали друг на друга и улыбались. И будь они незнакомы, ни один из общих друзей никогда бы не представил их друг другу.

И никакой трагедии из этого никто не делал! То была, как казалось Драматургу, обычная, нормальная жизнь. Ведь жизнь — это вам не драма на сцене.

Драматургу даже задумываться не хотелось о том, сколько воды утекло с тех пор, как они с Эстер последний раз занимались любовью. Или по крайней мере страстно целовались. Там, где улетучился Эрос, поцелуй приобретает совсем иную окраску, становится неким добавочным жестом приветствия: прикосновение немых, плотно сжатых губ. Зачем, почему? Драматург знал — стоит ему обнять Эстер, и она окаменеет в его объятиях и с иронией спросит: «Это еще зачем? Почему именно сейчас?»

И вряд ли ее муж посмеет ответить на это: Да потому, что я влюбляюсь в другую женщину. Помоги же мне!

И все же он верил, что любовь их не прекратилась, лишь потускнела немного. Как потускнела от облачка пыли обложка самой первой книги Драматурга. То была изящная небольшая повесть, опубликованная им в возрасте двадцати четырех лет, получившая самые хвалебные отзывы и разошедшаяся тиражом 640 экземпляров. В памяти его сохранился первоначальный цвет этой обложки — какой-то совершенно изумительный, кобальтово-синий, а буквы были набраны канареечно-желтым. И всякий раз, когда она случайно попадалась ему на глаза, он с удивлением отмечал, что обложка выцвела от солнца и стала почти что белой, а некогда ярко — желтую надпись было практически невозможно различить.

В памяти сохранилась прежняя обложка книги, а книга эта находилась всего лишь в нескольких футах от письменного стола Драматурга. И обе, по его твердому убеждению, были реальными. Вот только существовали они в разных временных измерениях.

И Драматург робко заметил женщине, с которой жил в красивом кирпичном доме на 72-й Западной, среди полок, заставленных книгами:

— Мы с тобой почему-то стали мало разговаривать, дорогая. Я надеялся, что это…

— А когда это мы с тобой много разговаривали? Говорил в основном только ты.

Нечестно с ее стороны. И более того, неправда. Но Драматург оставил это высказывание жены без комментариев.

В другой раз он заметил:

— Ну, и как тебе показался Санкт-Петербург?

Эстер уставилась на него с таким изумленным видом, как будто он говорил шифром.

Сценический язык зашифрован. Истинное значение и смысл слов лежат не на поверхности, а в подтексте. А в жизни?..

Драматург, изнемогая от чувства вины, позвонил Блондинке Актрисе — отменить назначенное на сегодня свидание. То должен был быть его первый визит в квартирку, снимаемую в Виллидж.

Ему вспомнились вызывающие, чувственные сцены из «Ниагары», практически мягкое порно. Белокурая женщина лежит, широко раскинув ноги, через тонкую, натянутую до груди простыню просвечивает V-образная промежность. Как только удалось создателям этого фильма обойти цензуру? Драматург смотрел «Ниагару» один, в кинотеатре на Таймс-сквер. Просто для того, чтобы удовлетворить свое любопытство.

Он не видел ни «Джентльмены предпочитают блондинок», ни «Зуда седьмого года». Ему не хотелось видеть Мэрилин Монро в комических ролях. Особенно после «Ниагары».

И он в очень осторожных выражениях объяснил Блондинке Актрисе, что какое-то время им лучше не видеться. Возможно, неделю или две. Что он очень просит понять его и простить.

Хрипловато-веселым голоском Магды Блондинка Актриса ответила, что да, конечно, она все понимает.

Соната призраков. Драматург с женой Эстер посетили премьеру спектакля «Соната призраков» по пьесе Стриндберга, в драматическом театре на Бликер-стрит. Среди зрителей было полно друзей, знакомых, различных театральных деятелей, с которыми работал Драматург; режиссер, поставивший спектакль, был старинным его приятелем. Театр был маленький — всего на двести мест. Незадолго до того, как в зале стали гаснуть огни, среди публики послышались легкий ропот и перешептывания. Драматург обернулся и увидел Блондинку Актрису — она шла по центральному проходу. Сперва ему показалось, что она одна, наверное, потому, что эта женщина всегда казалась ему такой одинокой. И в памяти его она навеки так и осталась одинокой. Всегда одна, всегда излучает такое странное сияние, на губах — промельк милой задумчивой улыбки, полуопущенные веки трепещут, и вообще весь вид словно говорит о том, что она оказалась здесь совершенно случайно. Но затем он увидел, что она пришла в театр с Максом Перлманом, его женой и их другом, Марлоном Брандо. Брандо выполнял роль кавалера Блондинки Актрисы, весело говорил ей что-то и смеялся вместе с ней, пока все они рассаживались во втором ряду.

Что за видение — Мэрилин Монро и Марлон Брандо! Оба были одеты весьма экстравагантно. Брандо явился небритым, из — за ушей выбивались космы волос; на нем были потрепанная кожаная куртка и брюки цвета хаки. Блондинка Актриса зябко куталась в просторное черное шерстяное пальто, приобретенное в магазине армейского и флотского обмундирования на Бродвее. Голова не покрыта; платиновые волосы, потемневшие у корней, отливают в темноте нежным серебристым сиянием.