Гражданин тьмы - Анатолий Афанасьев

— Откуда взялся такой шустрый? — поинтересовался охранник.

— От Падучего, из крематория. Туда приставлен.

— Что же он тебе не объяснил, где можно шляться, а где нет? Ведь тебе, сучонку, повезло. Не Марик на смене. Он балабонить с вашим братом не любит. Сразу всадил бы блямбу между глаз — и не шукай вечерами.

— За что?

— За серое пальто… Нервы у него, понял? Все, канай отсюда! Кому сказал?

Охранник сделал вид, что дергает спуск на автомате, но Сидоркин видел, что настоящей злобы в нем нет. Испытывать его терпение, конечно, не следовало, но он решил проверить, действуют ли на территории хосписа обыкновенные рыночные законы. Отступил на шаг, слезливо забормотал:

— Не сердитесь, господин офицер, я все объясню. У меня сызмалу большая приверженность к тачкам, а своей никогда не имел. Вот и тянет хоть на чужие полюбоваться. Сейчас укапаю, не сердитесь. Дозвольте еще один вопрос задать?

— Чего тебе?

— У меня какая мечта-то? Хоть разок на иноземной прокатиться. А как сделать, не знаю. Все гонят, проклинают. Не могли бы вы поспособствовать, господин офицер?

— Ты что, поганка, совсем опупел?

— Не задаром, конечно. Деньжат-то я подкопил. Заплатить готов. Но хотелось бы, конечно, в такую усесться, как энта, с красными фарами. Охранник огляделся, опустил автомат.

— И скоко, говоришь, подкопил бабок?

— Врать не стану, а сотни полторы зеленых наскресть могу, — с гордостью объявил Сидоркин.

— Давай сюда! — Охранник протянул лапу, которая неожиданно вытянулась на полтора метра вперед. Сидоркин хихикнул.

— Извиняйте, господин офицер, но я же не лох. Такие башли с собой не ношу.

— Не доверяешь, что ли? — Детина скрипнул зубами и снова вскинул автомат.

Сидоркину показалось, на самом деле готов пальнуть. Поспешил оправдаться:

— Что вы, господин офицер, я в людях разбираюсь. Вы честный человек, видно. Принесу, когда скажете.

— Ладно, давай поближе к ночи. Когда стемнеет.

— Сегодня никак не смогу, работы невпроворот. Вы когда в другой раз на смене?

Детина пожевал толстыми губищами, какая-то мысль в Нем бродила. Понятно какая.

— Через двое суток, в четверг.

Сидоркин совпадению обрадовался, кое-какой план замерцал в голове. По всей видимости, разговор записывали но вряд ли кто-то придаст значение бредовой болтовне.

— Мне ведь только в салоне посидеть да кнопками пощелкать. Охота душой воспарить.

— Воспаришь, поганка, не сомневайся. Токо бабки не забудь. Зашибу насмерть.

— Это мы понимаем. Извините, вас как звать-величать?

— Зови вашим благородием, не ошибешься. Сидоркин подобострастно захрюкал:

— У меня в мелких купюрах, ничего?

— Ничего, сосчитаем.

— Разрешите идти, ваше благородие?

— Ступай отсюда, пес.

Насчет работы как в воду глядел. Ночка выдалась недреманная, беспросветная. Суточный объем материала равнялся месячной норме. Им троим, пришлось отдуваться за чье-то разгильдяйство и недосмотр. Одновременно подъехали три «Газели» с отбраковкой из московских клиник, за ними, уже после полуночи, подкатил огромный рефрижератор: оказалось, городские власти проводили чистку вокзалов и свалок (в русле месячника "Экологию — в каждый дом") и по контракту с «Дизайном-плюс» все излишки переправили в хоспис, где был якобы единственный на всю Москву исправно работающий коммерческий крематорий.

— Так всегда с этой гребаной пересортицей, — объяснил майору Падучий. — Они там напортачат, а мы горб ломаем.

Пропускная способность у двух печей была небольшая, рассчитанная на нужды лишь самого хосписа, и ближе к утру японские чудо-сковородки раскалились добела. Сидоркин вопил, что котлы вот-вот взорвутся, стрелки приборов шкалило на красном, но Падучий даже не отвечал. Как простой оператор, напялив на голое туловище кожаный фартук, помогая Зяме на загрузке, а когда выдыхался, подменял Сидоркина на пульте, и тот бросался на бесконечный поток трупаков, аки коршун на добычу. При этом, естественно, поставщики не удосужились толком проверить, доведен ли груз до кондиции: некоторые доходяги оказывались живыми, от огня приходили в себя, начинали качать права, отчего процесс кремации сопровождался истошными воплями и матерными проклятиями.

Казалось, адовой работе не будет конца. Поутру явится инспектор из администрации, и если обнаружит неоприходованный материал или хотя бы кровяные лужи на полу, наказание последует незамедлительно. Всей безалаберной команде грозила та же самая печь.

— А тебе это надо? — пошутил взмыленный Падучий, и Сидоркин сказал, что не надо.

Он был тертый калач: десять лет при Елкине, сбросившем страну в неолит, провел на оперативной работе, смутить его дух было трудно, — но ничего ужаснее и противоестественнее этой ночи вспомнить не мог. Воочию довелось убедиться, как будет выглядеть подлунный мир, когда планы россиянских реформаторов окончательно воплотятся в жизнь. Если бы не двужильный Зяма, им с Падучим нипочем не справиться. От непосильной работы Зяма раздулся, как шар, морда посинела и чуток обуглилась, но на ней можно было прочитать нечто похожее на то упоение, какое его прародители-люди когда-то испытывали в бою. Он беспрерывно глухо рычал и, улучив момент, жадно слизывал с рук дымящуюся кровь.

Под утро, когда все кончилось и горы горячего пепла упаковали в пластиковые мешки с изящной маркировкой фирмы «Дизайн-плюс», Клим Падучий выставил на стол литровую бутыль медицинского спирта.

— Садись, пацаны, отбой. Надобно освежиться. Мы это заслужили.

Собственноручно разлил спирт по алюминиевым кружкам, другой посуды в крематории не водилось.

— Помыться бы сперва, — выразил желание Сидоркин, чувствуя, что перетруженные жилы гудят, как провода.

— Сразу нельзя, — урезонил Падучий. — Вода не возьмет, испарится. Надо жар изнутри уравновесить. Тогда безопасно.

Зяма застенчиво пристроился на краешке табуретки, оценил, какая ему оказана честь. Кружку принял с благодарным блеянием.

Сидоркин спросил у начальника:

— Он откуда в натуре такой? Какой-то странный немного.

— Не нравится? — усмехнулся Падучий. — Гляди, сам таким не стань. Вообще случай поучительный. Из него хотели полевого командира сделать. Ну, типа Хаттаба. По заказу одного мультяшки из Канзаса. И вон что вышло. Хотя ручаться не могу. От знакомого санитара слышал. Может, врет.

Дрожащими руками, с трудом клоня голову, осушили кружки. Зяма сладко зачмокал, будто выпил компоту, обвел нас счастливым поросячьим взглядом и медленно повалился с табуретки на пол.

— Пить совсем не умеет, — прокомментировал Падучий. — Но как работник — сам видел. Главное, крови не боится. Многие из переделанных почему-то крови боятся. Повторим?

— Можно.

Первая кружка подействовала на Сидоркина как удар колуном по затылку, но уж лучше это, чем оглядка на пережитую ночь. Падучий наполнил кружки, но пить не спешили, каждый уткнулся в свою посудину — отдыхали.

— Почему боятся? — полюбопытствовал Сидоркин. — Может, побочный эффект?

— Феня говорит — санитара Феней зовут, он из бывшей профессуры, — он говорит, кодом предусмотрено, чтобы боялись. Чтобы хозяевам не навредили. Говорит, раньше переделанные иной раз в буйство впадали. Кусались, за перо хватались. Всяко бывало. Приходилось усыплять, а денежки-то тю-тю.

— Давно хотел спросить, господин Падучий, вы ведь тоже вроде переделанный?

Ожидал, что директор взбрыкнет, но ничуть не бывало. Трудная ночь и спиртяга в кружках их породнили.

— Не-е, не переделанный. Я на электроде, во-о, гляди. — Падучий нагнул голову, разгреб волосы на макушке — и показал лиловый бугорок, из которого торчал крошечный штырек антенны. — Можешь потрогать, не ударит.

Сидоркин уважительно прикоснулся к антенне кончиком указательного пальца.

— А что лучше, переделанный или на электроде?

— И то и другое хорошо, смотря по направлению. — От спирта Падучий впал в благодушную словоохотливость. — Смотря куда нацелили. Для умственной работы, как у нас, переделанные не годятся. В сущности, они все дебилы, хотя об этом не принято говорить. У них болевой порог низкий. Землю копать или в рудниках — это пожалуйста. Феня говорит, большинство россиян, кого не купят на вывоз, туда и направят, в рудники. Ты в армии служил?

— Доводилось, — признался Сидоркин.

— Тогда поймешь. Электрод — это вроде ефрейторской лычки. Не завидуй, тебе такой же впарят. По моей рекомендации.

— Когда?

— Недельки через две. После полного обследования. Ну что, поехали?

После второй кружки бодрствовали недолго, может, минут пять. Задымили «Примой», но так и улеглись на полу рядом с Зямой с горящими чинариками в зубах. Сморило.

Утром инспектор из администрации еле-еле поднял троих пинками.