Гражданин тьмы - Анатолий Афанасьев

— Миша, если хочешь о чем-то попросить… Не сомневайся, выполню твою просьбу.

— Попросить? Вас? — От удивления Мишаня опять помолодел. — Впрочем, почему бы и нет? Чисть зубки почаще, Карлович, а то больно говном воняет.

Ганюшкин хлопнул в ладоши — тут же в комнате возник Рафик Башитов. Глянул на хозяина, тот важно кивнул. Рафик приблизился к стулу, на котором сидел Мишаня, примерился, вежливо попросил:

— Нагнись, пожалуйста, к полу, да.

Мишаня не пошевелился и глаз не поднял. И не оказал никакого сопротивления, когда громадный чеченец ухватил его голову под мышку, натужился, дернул — и с хрустом вывернул из грудной клетки. Потом бережно уложил обмякшее тело на ковер.

— Все, спасибо, ступай, — морщась, бросил Ганюшкин. Некоторое время задумчиво разглядывал мертвого пасынка, его вытянувшееся, враз подернувшееся серым пеплом скуластое лицо, распахнутые поблекшие глаза, в которых застыла не боль, а странная усмешка. Словно дразнил благодетеля вывалившимся изо рта синеватым языком. Загадочная история… Безусловно, в ней было какое-то ценное указание для него, но пока он не мог уловить его смысл.

Связался с Кузьмой по мобильной трубке. Распорядился, чтобы тот немедленно прислал труповозку.

— Будет сделано, босс, — бодро отозвался менеджер. — Ребята уже выехали.

Ганюшкин прошел в спальню, налил рюмку води Включил телевизор. Помянул Мишаню. На экране, в передаче «Итоги» его побратимы втолковывали растерянному президенту, чтобы тот поскорее принял закон о реструктуризации РАО ЕЭС. Потом неунывающий Кисель в который раз грозился разогнать, к чертовой матери, прокуратуру, которая, как стая гончих, травит независимую прессу Гусинского.

"Это правильно, — подумал Ганюшкин. — Это хорошо. Пора одернуть этих сук". Сам не понял, к кому относится его раздражение. К президенту, снюхавшемуся с чернью, или к Мишане. Кликнул Рафика. Тот вошел и невозмутимо ждал в дверях.

— Скажи, дорогой, у меня пахнет изо рта? Чем хорош был абрек — за все время, сколько служил Ганюшкина, ни разу ничему не удивился. И всегда отвечал на любой вопрос четко и внятно.

— Зачем пахнет? Хорошо пахнет. Мужчиной пахнет. Коньяком, цветами роз. Почему спросил, хозяин?

— Кстати, о розах… Спустись вниз, приведи ту пигалицу. Знаешь какую?

— Конечно, знаю, — ухмыльнулся чечен.

4. РЕКОГНОСЦИРОВКА НА МЕСТНОСТИ

Июль устоялся жаркий, без дождей. Хосписный дворик парил, как плывущий по волнам "Летучий Голландец". Иванцов в беседке поджидал писателя Курицына, с которым сговорились за завтраком поиграть в плевки на интерес. Кто дальше плюнет, тот выигрывает: дает полновесный щелбан. Анатолий Викторович легко переигрывал натужного, амбициозного пузана, но самолюбие не позволяло писателю признать поражение. Накануне доигрались до того, что на лбу Курицына от множества щелбанов выросли два пунцовых рога, но он опять намеревался взять реванш.

В беседку заглянула блондинка с желтыми волосами, с глазами как два зеленых леденца. Он помнил ее смутно. Кажется, ее звали Надин, и кажется, между ними что-то было, какая-то связь. Точнее не мог сказать. Лечение привело к тому, что впечатления, события, давние и близкие, лица, родные и чужие, смешались в одну кучу, при этом сны и реальность часто менялись местами, было почти невозможно отличить одно от другого. Он все больше ощущал себя участником праздничного телевизионного шоу и в ожидании сказочного приза, который непременно выпадет на его долю, наслаждался каждой текущей минутой. И ничуть не удивился, когда главный врач хосписа, блистательный Герасим Остапович Гнус, сообщил по секрету, что его личная программа выздоровления близка к завершению и, возможно, скоро он станет отцом-основателем колонии россиянчиков-интеллектуалов. Говоря это, Гнус поощрительно Улыбался, и от какого-то возвышенного умиления Иванцов Упал на колени и поцеловал доктору руку.

Блондинка тоже его узнала, но уточнила:

— Вы ли это, Анатолий Викторович?

— Кому же еще быть? — Иванцов на всякий случай оглянулся себе за спину. — Я и есть.

— Можно посижу с вами минутку?

— Отчего же, пожалуйста. Места не купленные. Даже рад. Блондинка впорхнула в беседку и уселась напротив, развратно расставив ноги, нагнувшись, уперев руки в колени. Поза соблазнительная, ничего не скажешь… Иванцов старательно пытался вспомнить, что же такое связывало его с этой девицей. Были ли они любовники или нет? Скорее всего, нет. Его постоянная сожительница мойщица Макела обладала необузданным эфиопским нравом и вряд ли позволила бы им сойтись. Из ревности она свою лучшую подругу, тоже мойщицу, Настю чуть не забила до смерти. Но полностью исключать вариант любовной связи с зеленоглазой наядой нельзя. Не случайно она держится так вольно. В хосписе поощрялись абсолютно раскрепощенные отношения между полами. Все здешние женщины были легкодоступны, не корчили из себя недотрог, а мужчины по мере сил и возможностей старались им угодить. Тон, конечно, задавал неутомимый Чубайс как стопроцентный янки, но и другие от него не отставали. Да что там, даже старенький писатель Курицын однажды у всех на виду, чифирнув за ужином, изнасиловал официантку Раю. Правда, после этого его поднимали с пола с помощью пожарного брандспойта.

— Никак не получается? — усмехнулась девица.

— Что? — не понял Иванцов. — Что не получается? У меня все получается, — и некстати добавил:

— Я ведь господина Курицына дожидаюсь, но он, однако, запаздывает.

— Он не придет.

— Как не придет? — возмутился Иванцов. — Мы договаривались, у нас матч. Как можно не прийти?

— Его увезли на промывание. Уважаемый классик прокрался на кухню и слопал чугунок гуляша. При его-то желудке…

— А что за гуляш? Нам вроде не давали гуляша…

— Гуляш хороший, к празднику приготовили. Натуральный «Чаппи». Из отборных сортов крысиного мяса. Но чересчур много скушал, пожадничал.

— К какому празднику?

— К всенародному. Ко Дню Конституции… Анатолий Викторович, вы притворяетесь или действительно все забыли?

Грудью, глазами, желтыми прядями потянулась к нему — и перед Иванцовым вдруг возникло забавное видение: будто они с этой аппетитной блондинкой, взявшись за руки, в годом виде стоят перед ответственной правительственной комиссией. Комиссию возглавляет чуть ли не сам Герник Самсонорич, чего на самом деле не могло быть. Герник Самсонович, известный в хосписе под фамилией Ганюшкин, почитался за полубога, ему молились, приносили субботние дары, с его именем на устах ложились под нож, если возникала необходимость радикальной коррекции. Зачем небожителю опускаться до мирской суеты? Скорее всего, промелькнувшая картинка относилась к виртуальном ряду. От этого она не становилась менее значимой, но ею нельзя поделиться с девицей. Она не поймет. У каждого обитателя хосписа свой, наглухо заблокированный сопредельный мир, в зависимости от того, к какой группе перевоплощенных он принадлежит. Но даже в том случае, если он, Иванцов, и блондинка Надин из одной группы, общие воспоминания исключены. Это вопрос этики. Делиться воспоминаниями считалось неприличным, примерно как в прежнем, убогом мире, который он покинул, было зазорно мочиться на глазах у всех. Его обеспокоило, что блондинка словно подталкивает его именно к этим ощущениям. Он осторожно поинтересовался, очарованный ее взглядом:

— Что я должен помнить, Надин? Вас ведь так, кажется, зовут?

В ее леденцовых глазах отразилось разочарование. Нервным движением раскурила сигарету.

— Значит, не успела… Анатолий Викторович, а что, если я приглашу вас прогуляться? Пойдемте со мной?

Иванцов растерялся. Отказаться нельзя, могут принять за импотента, импотенция в хосписе каралась строго, вплоть до внеплановой лоботомии, но бежать сломя голову за явно расшалившейся девицей тоже неудобно. Макела узнает, да мало ли что…

— Прогуляться в парк? — уточнил он.

— Я знаю одно укромное местечко. — Она лукаво подмигнула, не оставляя сомнений в своих намерениях. — За крематорием полянка. Там нам никто не помешает.

"И не услышит", — подумал Иванцов, сам испугавшись этой мысли. Откуда-то он знал, что это единственное место на территории хосписа, которое не просушивается и не просматривается. Помнил и то, что подобная информация не входила в программную установку. Ответил уклончиво:

— Прогуляться можно, а вдруг господина Курицына отпустят раньше времени? Я дал слово. Он имеет право на реванш. Смешно, конечно. Он слишком стар, чтобы меня переплюнуть. Но ведь это дело чести.

Надин рассмеялась:

— Бросьте, Анатолий Викторович. Никто его до вечера не отпустит. После промывки желудка ему еще сделают укорот. Неужто вы боитесь молоденьких давалок?

Иванцов покраснел.