Гражданин тьмы - Анатолий Афанасьев

Девушка пригубила вино, на худеньком личике — мечтательная улыбка.

— Об этом я тоже не знаю. Только могу догадываться.

— Ну-ну… поделись догадками.

Как ни старался подавить ее своей волей, девушка не отводила глаз, и они по-прежнему искрились, вгоняя его в смутную истому. Он чувствовал: еще немного, схватит ее в охапку и утащит в номер. Давненько с ним такого не случалось, а может, не случалось никогда. Чертовка, без сомнения, прекрасно понимала его состояние. Наклонилась ближе.

— Хотите верьте, хотите нет, иногда мне кажется, я произошла от лунного света. Ведь родителей своих я тоже не помню.

Ганюшкин осушил бокал, потер пальцами виски.

— Хорошо, давай разберемся. Значит, ты лунная фея, у тебя нет документов, и зарабатываешь ты тем, что спишь с мужчинами. И сколько берешь за сеанс?

— Что вы! — Бледные щеки порозовели. — Ничего не беру. Я боюсь притрагиваться к деньгам. Они жгутся.

"Да, — с горечью подумал Ганюшкин, — если это кукла, то какой-то чересчур усложненный вариант". Пожалуй, забава не для него, хотя зуд в паху не прекращался, вот что странно. Он пододвинул к себе тарелку с соблазнительно распластанной, разобранной от косточек форелиной, хрустальную вазочку с фиолетовым кизиловым соусом, начал сосредоточенно насыщаться, стараясь не глядеть на фею. Покосился на Рафика, который навис над баром, как черный гриф. И тут же перед глазами опять возник Мишаня Шмульцер. Что за чертовщина такая? Наткнулся на желтый блеск, вздрогнул.

— Чего молчишь? Скажи что-нибудь. Выпей вина. Развлекай клиента.

— Вы очень напряжены. У вас неприятности, но это ничего. Все пройдет. Хотите, помогу?

— Как?

— Дайте руку, пожалуйста.

Он дожевал кусок, запил вином. Потом, будто спохватившись, отложил вилку, протянул широкую ухоженную ладонь. Фея осторожно подхватила ее снизу цепкими лапками, склонилась над ней. То ли разглядывала, то ли вынюхивала что-то.

— Повторите за мной — зима, сима, пима, драй.

— Чего? — насупился Ганюшкин.

— Зима, сима, пима, драй… Заколдованные слова. Вы сразу почувствуете облегчение.

— Зима, сима… — тупо пробурчал он, сознавая всю нелепость происходящего.

Внезапно через ее тонкие пальцы в него хлынул невыносимый жар, словно разом засадил стакан спирта. Это было чудесно. В мгновение ока перед внутренним взором промелькнула вся жизнь, окрашенная в солнечные тона, вспыхнули и исчезли щемящие видения былого. Он аж застонал от наслаждения — и вырвал руку.

— Ведьма, — сказал он с уважением. — Высасываешь меня, да?

В ее ответной улыбке едва заметное торжество.

— Расслабьтесь, добрый господин. Ведь лучше умереть, чем жить с такой чернотой.

— С какой чернотой?

— Которая у вас в сердце.

Ганюшкин принял решение единственно верное. Метрдотель прав: эта куколка для знатоков. Но кем бы она ни была, он вывернет ее наизнанку и узнает, что у нее внутри. Но не сейчас, позже. После встречи с Мишаней. Достал портмоне, отслоил пять зеленых сотенных купюр и положил перед ней.

— Уговорила, девочка. Вот тебе пока на конфеты. Никуда не отлучайся. Пришлю за тобой.

Фея побледнела до синевы, к деньгам не притронулась. Он так и оставил ее за столом, будто потухшую свечку.

Мишаня явился через сорок минут. Вошел сияющий, оживленный, с тем счастливым, восхищенным огнем в глазах, который Ганюшкин уже подзабыл. Так первый ученик в классе смотрит на любимого учителя, преданный пес — на хозяина, почесавшего ему брюхо. Сколько раз смягчало Гая Карловича это голубое неистовое сияние! Теперь пробил час расплаты за нелепую при его жизненном опыте доверчивость. Несколько месяцев назад провожал в самостоятельное плавание родного человечка, сейчас принял в отцовские объятия мелкого кидалу, променявшего синицу в руках на журавля в небе. Бедный мальчик, заблудившийся в трех соснах…

— Господи, какая радость, какой сюрприз! — восторженно лепетал Мишаня. — Но как же так. Гай Карлович, не предупредили, не послали весточку… Не встретили как положено…

"Хитер, хитер подлец, — отметил Ганюшкин не без удовольствия. — Ни тени беспокойства на простоватом, с тонко очерченными скулами лице. И ведь догадывался, не мог не догадываться, что неспроста нагрянул владыка. И не мог не чувствовать меча, занесенного над головой".

— Сядь, не мельтеши, — благодушно прогудел. — Выпьешь чего-нибудь?

— Вы же знаете, я не пью… Но если прикажете… Устроились в гостиной: Ганюшкин в мягком кресле, Мишаня напротив на стуле — вытянутый как струна, одухотворенный, готовый по первому знаку, как всегда, ринуться грудью на любую амбразуру. Сколько еще молодой, неизрасходованной энергии в предателе… Жаль, очень жаль, о так получилось. Что уже пора расставаться.

Гай Карлович решил не тянуть кота за хвост и заговорил спокойно, без нажима, а так, как если бы батюшка читал отходную по покойнику, который по недомыслию и недостатку религиозного рвения натворил при жизни много дурного, но, как всякая Божья тварь, заслуживает снисхождения. Исподволь, с любопытством следил, какие метаморфозы происходят с Мишаней. По мере того как нанизывал обвинения, лицо у подлюки вытянулось, побледнело потом он попытался перебить наставника, вставить словцо, потом, с увеличением тяжести аргументов, как-то сгорбился, переломился в поясе и поник на стуле, будто задремал. Голубые, яркие глаза потухли.

— Такие-то дела, голубчик Мишаня, — закончил Ганюшкин на печальной ноте. — Можешь что-нибудь сказать в оправдание? Готов выслушать.

Шмульцер ответил не сразу, с трудом вышел из оцепенения. Наконец тихо произнес:

— Навет… Обыкновенный навет. Кто-то решил от меня избавиться. Трудно поверить. Гай Карлович, чтобы вы говорили всерьез. Двойная бухгалтерия, эксклюзивные счета… Мистика какая-то.

— Был бы рад, если так. Но я, Мишенька, своими глазами видел копии документов. Отчасти горжусь тобой. За несколько месяцев наломать столько деньжищ — надо уметь. Жалко зарывать такой талант в землю, да сам понимаешь, другого выхода нет.

— Гай Карлович, какие документы? Господь с вами. При нынешнем уровне компьютеризации. Кто же верит документам? Разве что московская прокуратура.

— Чему же верить, Мишаня? Твоим честным глазкам? Мишаня глядел оторопело, но краска уже вернулась на его щеки, он готов был защищаться — и понятно как. От всего отпираться, нагло, отчаянно. Уйти в отрицаловку. Что еще ему остается? Но Ганюшкин жестоко ошибся в своей догадке. Мишаня в последний раз дернулся, и вдруг в нем произошла неуловимая перемена. Ганюшкин увидел перед собой другого человека, которого прежде не знал, — сосредоточенного, нахмуренного, с сигаретой в руке. У этого человека были усталые, старческие глаза. Он спросил:

— Вам самому не страшно. Гай Карлович?

— Ты о чем?

— Да так… Расплачиваться все равно придется. За все ваши дела. И за то, что сейчас со мной задумали. Чаша сия никого не минует.

— Ну-ну, продолжай.

— Да чего продолжать, я уж кончил. Об одном жалею силенок не рассчитал. Хотел переиграть на вашем поле, а надо было по-другому. В прошлом году, помните, когда сидели у Елизаветы в шалмане? Вы пьяненький сделались, из моих ручек водочку лакали. Я уж было порошок приготовил, в последний момент передумал. Слишком мелко для вас. Не почувствовали бы, как сдохли. Без мук, без тоски. А может, и правильно, что передумал. Ладно, чего теперь вспоминать… Зовите свою обезьяну.

Произнесенные слова подействовали на Ганюшкина как удар в солнечное сплетение. Чудовищным был не смысл, а сопровождавшее их перевоплощение всегда раболепски преданного, восторженно-изумленного молодого человека в иное существо, излучавшее рафинированную, ничем не замутненную, кристально чистую ненависть. Такое можно увидеть разве что в фильмах ужасов, но не в жизни. Под маской простоватого, пусть оказавшегося плутом, но, безусловно, талантливого провинциала внезапно обнаружился лик Фредди Крюгера из "Кошмара на улице Вязов". На мгновение Ганюшкин задохнулся, спросил дрогнувшим голосом:

— Миша, опомнись… Что плохого я тебе сделал? Мишаня отрешенно улыбался. Он выглядел столетним старцем.

— Мне — ничего. Вы вообще никому ничего не сделали плохого. Но благодаря таким, как вы, человечество погибнет. Рассыплется в труху. От него останутся рожки да ножки. Я не против. Всадников апокалипсиса никому не остановить.

— О чем ты, Миша? Разве ты не один из нас?

— Увы, нет. Я пытался противостоять, как умел. Говорю же, силенок не хватило. Таких, как вы, надо давить в эмбриональном состоянии, как слепых котят. Ладно, проехали. Найдется кто-нибудь ловчее меня — и оторвет вам яйца. Зовите палача, чего тянуть?

Ганюшкин успокоился: Мишаня явно бредил, а ему-то привиделось невесть что. Какие-то перевоплощения, Фредди Крюгеры. Скорее всего, подлюка рехнулся от страха. И это понятно. Кому охота помирать в его возрасте?..