Гражданин тьмы - Анатолий Афанасьев

— Я здесь, — и, приблизившись, добавил:

— Кто это? Надин ответила шепотом:

— Это Иванцов, Олькин папа.

— Ты в порядке? — спросил Сидоркин, быстро решая: вырубить этого папу на лестнице или… Надин угадала его мысли.

— Без него никуда не пойду, — сказала твердо. На обсуждение неожиданно возникшей проблемы не было времени. Сидоркин подвел их к двери и тут оставил, приказав стоять смирно и, как только услышат машину, бежать к ней.

— Все поняла?

— Да, Антон… Поцелуй меня.

Он прикоснулся к ее губам и не почувствовал ничего. В железную дверь гаража постучал отверткой. Второй решающий этап побега. Здесь все могло сорваться, но не сорвалось. Загремели запоры, дверная щель раздвинулась на несколько сантиметров — и грубый голос спросил:

— Кто там? Чего надо?

— Ваше благородие, — заторопился Сидоркин, — это я из крематория. Бабки принес, как сговаривались.

Дверь открылась так, что он смог протиснуться. В гараже было светло и сыро. Здоровенный охранник сзади подтолкнул его к верстаку:

— Ну даешь, мудило! Я уж думал, закосил. Хотел сам к Падучему наведаться… Давай, сколько у тебя?

— Ваше благородие, не сочтите за хамство… Хотелось бы усесться, а уж тогда… Мечта всей жизни, ваше благородие…

Автомат болтался на ремне, и охранник небрежным движением забросил его за спину. Гоготнул:

— Ну придурки, мать вашу… Прям как дети… Давай, садись в какую хошь.

Сидоркин выбрал джип. Мощная, надежная машина. В опытных руках навроде тарана. Вскарабкался на сиденье, включил свет. Ключи в замке, все путем, без обмана. В сердце колыхнуло нехорошее предчувствие: слишком легко все складывалось. Это не к добру. Хотя как легко? Вон какой-то Олькин папаша некстати объявился. Это уже накладка.

Включил зажигание, движок послушно заурчал.

— Эй! — окликнул снизу детина. — Давай бабки, потом газуй. Ишь барин выискался.

— Ага, ваше благородие, — счастливо заухал Сидоркин. — Еще бы телку в салон. Для куражу.

— Телку тебе?.. А хо-хо не…

Охранник не успел досказать: сверху получил два прицельных удара пассатижами в лоб. Пока качался и падал, Сидоркин спрыгнул вниз и забрал у него автомат. Потом задвинул тело под верстак, добавив для верности еще разок по черепушке. Уж больно могуч был "ваше благородие".

Раскрыл ворота на всю ширь — и выкатился к крыльцу. Надин уже помогала одолеть ступеньки своему попутчику. Иванцов? Иванцов? Что-то ведь знакомое, но думать некогда. Посадил доходягу в машину, не удержался, буркнул:

— Он же наколотый… Зачем он тебе?

— Не говори, чего не знаешь.

— Машину водишь?

— Я все вожу.

— Тогда давай за баранку…

Прошло десять минут с того момента, как он вывалился из вентиляционной трубы. Хоспис спал. Сигнализация молчала. Все хорошо. Остался последний пункт — рывок на волю. Надин справилась с машиной лихо: джип добрался до ворот в несколько скачков. Сидоркин похвалил:

— Молодец, я так не умею, — и спрыгнул на землю. Из будки вышел охранник в десантной робе, с автоматом, естественно. У Сидоркина тоже был с собой автомат.

— Открывай, рожа! — крикнул раздраженно, — Не видишь, что ли? Срочный рейс.

Охранник таращился изумленно.

— Какой рейс? Ничего не знаю. Давай бумагу. Между ними шагов пять — и Сидоркин, сбросив на локоть приклад, выстрелил охраннику в грудь. Оттолкнул падающего и влетел в будку. Там еще двое таких же десантников. Сидоркин не хотел их убивать, хотя убить было проще.

— Руки! — шумнул жутким голосом. — За голову! Не шевелиться, гады!

Опытные бойцы и не думали шевелиться, отнеслись с пониманием. Молча пялились на него, заложив руки за голову. Один заметил сочувственно:

— У тебя, видно, крыша поехала, браток?

— Как ворота открыть?

Боец показал глазами на железную коробку с рубильником.

— Вниз дернуть?

— Нет, вверх… Ты, что ли, кокнул Гришу? Не ответив, Сидоркин, стоя боком, поднял рубильник.

В оконце увидел, как железные створки начали медленно расползаться. После выстрела счет времени шел уже на мгновения.

— К стене! Оба. На колени. Живо, суки!

Парни подчинились охотно, но тот, который интересовался судьбой Гриши, опять не удержался от вопроса:

— Почему такой злой, земеля? Тебя, может, обидел кто? Скажи, поможем.

Испытывая чувство глубокой симпатии, что в подобной ситуации было нелепо, Сидоркин нанес два удара прикладом по стриженым затылкам.

Когда выскочил на крыльцо, там все уже изменилось. Ночь взорвалась какофонией звуков, озарилась пересекающимися лучами прожекторов. Заполошные человеческие голоса перекрывал собачий лай. Сидоркин оттеснил Надин от баранки, из ворот вылетел на бешеном форсаже. Скорость набрал сразу такую, словно собирался взлететь. Мощные фары вырвали из мрака сосновый лес, какие-то строения, похожие на амбары, деревенскую улочку с темными домами… Ночное блестящее шоссе ложилось под колеса с томными вздохами, как отдающаяся женщина. Сидоркин спросил о том, что его интересовало больше всего:

— Что с тобой сделали? Ты на игле?

— Не думай об этом. Я в порядке.

— А этот, сзади… он измененный?

— Не говори так. Он все понимает. Анатолий Викторович, как вы себя чувствуете?

С заднего сиденья глухо донеслось:

— Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним…

— Шлягер семидесятых годов, — определил Сидоркин. — Забавный дядечка. Но зачем он тебе?

Надин не ответила, закурила. Машина выскочила на пустынное предутреннее Дмитровское шоссе. Погони не было. Слишком все гладко, слишком. Так не бывает. Опыт подсказывал Сидоркину, что если все идет так гладко, то в конце, когда перестанешь опасаться, обязательно ждет ловушка. Но это неважно. Ловушка так ловушка. Он примерно представлял, как она будет выглядеть.

— Одного не могу понять, — сказал он, — как ты уцелела?

— Внешние данные, — призналась Надин. — Кое-кому притянулась. Не хотели портить товар. Антоша, ты вовремя успел.

Ревности он не почувствовал. Это раньше мужчины ревновали женщин и сходили с ума от любви. Теперь другие чувства пришли на смену, более рациональные. Сидоркин охотно порассуждал бы об этом с Надин, узнал ее мнение, но впереди уже показалась Москва — сумрачный, призрачный город, средоточие всех пороков и соблазнов.

— Сейчас заброшу вас на квартиру, будете сидеть до особого распоряжения. Причем безвылазно. Там все есть: продуктишек на три дня, постельное белье. Горячая вода, свет, газ, даже телек. Но по телефону не звони. Только я буду звонить. Услышишь три гудка — трубку не снимай. Потом еще три гудка. На третий раз ответишь.

— И маме нельзя позвонить?

— Никому нельзя.

На заднем сиденье пассажир блаженно замычал.

— Эх, ну зачем нам такая обуза? — опять не выдержал Сидоркин. — У перевоплощенных обратного хода нет. Я наводил справки.

— Не смеши, какие справки? Никто всей правды об этом не знает.

— О чем об этом?

— Антон, умоляю! Я буду полной скотиной, если его брошу.

Переехали окружную. Москва просыпалась тяжко. Редкие фигуры пенсионеров на тротуарах. Это их час. Первый, самый уловистый шмон помоек.

— Антоша, поверь, — заговорила Надин каким-то утробным голосом, — я так тебе благодарна, я все для тебя сделаю! Все, что захочешь.

— Ничего мне не надо, — отозвался Сидоркин. — Радуйся, пока жива.

6. БЕЙ, БЕГИ

Стоило ему появиться в конторе, как последовал вызов к Крученюку. Это было странно по двум причинам. Входя в спецгруппу «Варан», он подчинялся полковнику лишь формально и не обязан был перед ним отчитываться. Но это деликатный вопрос, лучше не заострять на нем внимание. Кто кому подчиняется, дело десятое. Полковник Крученюк внимал лишь тем аргументам, которые получал из какого-то иного штаба, расположенного отнюдь не в их ведомстве. Вторая странность: вызов передал дежурный капитан Симе-нюк прямо в вестибюле. Сказал, криво ухмыляясь:

— Ну, Антон Иванович, кажется, ты влип. Беги к деду, он рвет и мечет.

С чего такая спешка? Оставалось предположить, что люди из «Дизайна» за ночь успели его идентифицировать. При неограниченных возможностях господина Ганюшкина это вполне реально. Но очень худо. Ох как худо…

Крученюк поздоровался вежливо, даже предложил сесть, потом сухо спросил:

— Где шляетесь, майор? Никто вас не может найти.

— Болел, товарищ полковник. Шибко занемог.

— И где изволили болеть? Домашний телефон не отвечал.

— Практически был в коме. Не брал трубку.

— Наглеете, майор, да? — Темные пытливые глаза худощавого полковника и простодушный взгляд Сидоркина на миг встретились, как собака и кот на узкой тропе.

— Товарищ полковник, чем я провинился? Больничный в порядке, еще на три дня выписан… Я досрочно вышел с температурой, как фанатик сыска.