М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество - Р. В. Иванов-Разумник

1. Приезд ревизора.

3. Утро у Хрептюгина.

18. Для детского возраста.

19. Миша и Ваня.

10. Наш дружеский хлам.

17. Деревенская тишь.

2. СвЯ-точный рассказ.

5. Развеселое житье.

20. После обеда в гостях.

— Запутанное дело.

Насколько Салтыков перетасовал порядок своих произведений — показывают цифры, поставленные выше в этих списках и отмечающие хронологический порядок напечатания этих произведений. Сравнение этого общего списка с теми двумя, которые были приведены выше в начале VII и настоящей главы, показывает, как причудливо расположились в этих двух сборниках 1863 года три салтыковские цикла предыдущих годов: продолжение „Губернских очерков“, „Книга об умирающих“ и глуповский цикл. Неудивительно поэтому, что по пестрому составу и „Сатиры в прозе“ и „Невинные рассказы“ оказались одними из наиболее неудачных сборников Салтыкова. Для понимания и оценки этих произведений читателям совершенно необходимо было производить ту работу, которая была проделана на предыдущих страницах: необходимо было разделить эти пестрые произведения хронологически на три разные цикла и изучить каждый из них в отдельности. Только при таком изучении становится ясным и развитие идей, и эволюция формы произведений Салтыкова этого пятилетия. В том же виде, в каком они даны Салтыковым в двух сборниках 1863 года, очерки эти представляют лишь membra disjecta сложного целого, делающегося совершенно непонятым в этой своей разорванности и разбросанности.

Наиболее цельным все же сохранился глуповский цикл, достаточно полно представленный во второй половине сборника „Сатир в прозе“. Правда, „Наш дружеский хлам“ был намеренно перенесен автором из этого цикла в сборник „Невинных рассказов“ в виду того, что очерк этот по форме, быть может, более подходит к крутогорскому, чем к глуповскому циклу; правда, очерк „После обеда в гостях“ тоже попал в „Невинные рассказы“ — но уже по внешней причине: в виду того, что был напечатан уже после выхода в свет „Сатир в прозе“. За этими двумя исключениями сборник „Сатир в прозе“ во второй своей половине достаточно полно представляет глуповский цикл, хотя и с перетасованным порядком очерков, так затрудняющим всегда позднейшее понимание развития авторских идей. Остается еще раз пожалеть, что Салтыков по неведомой нам причине (быть может цензурного порядка) не выполнил несомненно имевшийся у него план — объединить под общим заглавием (вероятнее всего — „Глупов и глуповцы“) все очерки глуповского цикла. Тогда сборник „Невинных рассказов“ мог бы составиться из всех остальных очерков 1857–1862 гг. — за исключением, разумеется, тех, которые Салтыков считал слишком слабыми для печати и которые уже известны нам из предыдущей главы.

В заключение — несколько замечаний чисто внешнего порядка. В первом издании „Сатир в прозе“ сцена „Недовольные“ называлась еще, как и в журнальном тексте, „Погребенные заживо“ и входила третьим номером в „Недавние комедии“; заглавие „Недовольные“ она получила лишь во втором издании „Сатир в прозе“ (1881 г.) и тогда же была выделена из общей рубрики „Недавних комедий“. Что же касается сборника „Невинные рассказы“, то те три рассказа начала 1863 г., по которым этот сборник получил свое название („Деревенская тишь“, „Для детского возраста“ и „Миша и Ваня“), еще будут разобраны нами в одной из следующих глав (гл. X), когда речь будет итти о работе Салтыкова в „Современнике“ 1863–1864 гг. Наконец, последнее замечание: поместив в конце „Невинных рассказов“ свою юношескую повесть „Запутанное дело“, сыгравшую такую видную роль в его жизни, Салтыков не счел возможным переделывать это свое произведение 1848 года. Он ограничился тем, что в разных местах повести вычеркнул 170 строк журнального текста (около 4 журнальных страниц из общего числа 70), почти совершенно не коснувшись во всем остальном текста этого своего столь юного во всех отношениях произведения. Вряд ли сам автор придавал ему литературное значение; но оно было дорого ему не столько по литературным, сколько по весьма острым житейским переживаниям. К тому же, вероятно, соблазняла мысль показать современному читателю, за какое произведение можно было попасть в долголетнюю ссылку пятнадцатью годами ранее.

Издав „Сатиры в прозе“ и „Невинные рассказы“, Салтыков подвел этим итоги своей литературной деятельности за целое пятилетие после „Губернских очерков“. Мы уже знаем, каковы были эти итоги, и можем еще раз выразить их короткой формулой, перебрасывающей мост от прошлых „Губернских очерков“ к будущей „Истории одного города“: от бытовых обличительных очерков Салтыков перешел к социальной сатире. Путь этот он несомненно осознал — и собирался итти по нему и в дальнейшей своей литературной деятельности, тесно связанной с журналистикой. Недаром Салтыков, выйдя в отставку весною 1862 года, задумал приступить к изданию собственного журнала.

Глава IX

ЖУРНАЛ САЛТЫКОВА «РУССКАЯ ПРАВДА». ПЬЕСА «ТЕНИ» И ПОВЕСТЬ «ТИХОЕ ПРИСТАНИЩЕ»

Можно считать несомненным, что, выходя в отставку (февраль 1862 года), Салтыков твердо наметил два основных направления своей дальнейшей деятельности; вопервых, он будет издавать большой литературнополитический журнал, вовторых — будет хозяйничать на основе «вольного труда» в только что приобретенном им подмосковном имении «Витеневе». Оба эти плана не осуществились: журнал не был разрешен правительством, а попытка хозяйничать на земле очень скоро закончилась совершенной неудачей. Не прошло и года, как Салтыкову пришлось вернуться к постоянному сотрудничеству в «Современнике», близко подойти к этому журналу и стать одним из трех его редакторов.

Нас интересуют, конечно, журнальные планы Салтыкова, а не его агрономические начинания; поэтому о последних скажем лишь несколько слов, да и то лишь в виду того, что начинания эти впоследствии отразились на ряде художественных произведений Салтыкова (особенно на «Убежище Монрепо»). Несколько выше (в конце гл. VI) было уже упомянуто, что небольшое подмосковное имение Витенево (около станции Пушкино Ярославской железной дороги) Салтыков купил как раз около времени своего выхода в отставку. Вся история этой покупки известна нам из позднейших воспоминаний тверского друга Салтыкова, А. М. Унковского, который рассказывает, как Салтыков купил это имение на занятые деньги «с целью заняться хозяйством» и как эта затея принесла ему большой убыток. «Он приехал покупать имение зимою и осмотрел его a vol d'oiseau, не справляясь с планами. Покупка была сделана им в расчете на особую ценность большого строевого леса и громадных запасов сена, от которых, повидимому, ломились большие сараи. Между тем, немедленно после совершения купчей и вручения денег продавцу, показанный ему лес оказался принадлежащим к соседней даче графа Панина, а сена оказалось не более нескольких пудов, которыми были заделаны ворота сараев. Одним словом, имение, за которое он заплатил 35000 р., могло давать дохода не более 600 р. Он принялся было за хозяйство, но и тут его постоянно обкрадывали»… Возня с имением продолжалась до середины семидесятых годов и поставила Салтыкова в крайне затруднительное положение, особенно в виду больших сделанных для покупки имения денежных займов. «Все эти операции, — продолжает Унковский, — заставили Салтыкова изменить самый образ его жизни. С половины шестидесятых годов он по необходимости сделался крайне расчетливым, не пускался уже ни в какие операции, платил долги и боялся больше всего сельского хозяйства» [172]. Все это, вплоть до курьезных мелочей, отразилось впоследствии в «Благонамеренных речах» и в «Убежище Монрепо», где встречаются и ворота сенного сарая, замаскированные несколькими пудами сена, и строевой лес, принадлежащий другому имению, и вообще рассказ Салтыкова о неудачных попытках своих хозяйничать на земле в начале шестидесятых годов.

Но все это лишь между прочим; переходим теперь к другой, столь же неудачной попытке Салтыкова стать в 1862 году издателем и редактором большого журнала; впрочем, на этот раз неудача попытки была вызвана совсем другими обстоятельствами — цензурными препонами и недоверием правительства к «благонамеренности» отставного вице-губернатора Салтыкова и его сотрудников по предполагаемому журналу, известных уже нам «тверских либералов». На этом эпизоде следует остановиться довольно подробно, особенно в виду того, что в нем решается вопрос, насколько в те годы Салтыков, неустанно боровшийся с либерализмом, сам примыкал к левым либералам той эпохи, и насколько это взаимное сотрудничество их было случайным или не случайным.

Небольшое отступление: дадим здесь портрет Салтыкова той эпохи, каким он запечатлелся от одной случайной встречи в памяти одного из революционеров той эпохи (впоследствии видного генерала) В. Обручева, попавшего на каторгу за распространение прокламации «Великоросса» и незадолго до того встретившего Салтыкова в конце 1861 или в начале 1862 года у Чернышевского. Полувеком позднее вот как обрисовывал В. Обручев этот навсегда запомнившийся ему облик Салтыкова: «молодой человек в аккуратном вицмундире министерства внутренних дел…. рубашка со стоячим воротом, узенький галстук, всё такое, как редко приходилось видеть в наших сферах. Волосы темные, довольно длинные, лицо моложавое, бритое, немного мальчишеское, скорее незначительное, кроме большого открытого лба и упорного взгляда»… Обручев вспоминает, с каким радостным оживлением Чернышевский назвал ему имя Салтыкова, — и уже это одно может служить некоторым введением к вопросу о том, насколько серьезно можно говорить о либерализме Салтыкова той эпохи. Близость его с Чернышевским была не случайна — особенно если иметь в виду то обстоятельство, что в сотрудники предполагавшегося журнала Салтыков в первую очередь привлек именно Чернышевского [173].