Рабы Парижа - Эмиль Габорио
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хитрец знал, что нет более надежного способа развязать язык молодому человеку, который никогда не пил ничего крепче воды.
Старик увивался вокруг дорогого гостя, как алчный жених вокруг богатой невесты: наливал вино, просил понюхать его, посмотреть на свет, оценить букет, закусить вон тем и вот этим… Рассказывал занятные истории о том, кто, когда и за какие услуги подарил ему это прекрасное вино, которого не купишь ни за какие деньги нигде и даже в Париже.
При этом он понемножку отхлебывал вино, сладко причмокивая и смакуя каждую каплю.
Норберту же адвокат наливал так усердно, что его стакан был постоянно полон.
Юноша быстро пьянел.
Доман уже называл гостя монсеньером и просил его покровительства, не скупясь на самую грубую лесть.
Норберт почувствовал непреодолимую потребность поделиться своим горем с этим случайным попутчиком, который оказался таким умным и любезным собеседником.
Молодой человек говорил долго, подробно и откровенно, как на исповеди.
Откуда было ему знать, что он исповедуется перед Иудой Искариотом?
Адвокат не перебивал его, только поддакивал, поощряя свою жертву на дальнейшие откровения:
— О, это просто ужасно!… Несчастный юноша!… Как я вам сочувствую!… Да, да, вы совершенно правы!… Боже мой, кто бы мог подумать!…
Доман жадно впитывал сбивчивые речи Норберта и сокрушенно покачивал головой. Так ведет себя корыстолюбивый врач, внушая больному, что его состояние опасно, и тем самым повышая свой гонорар.
Наконец гость замолчал. И тогда адвокат нанес ему точно рассчитанный удар:
— Несмотря на мое беспредельное уважение к герцогу де Шандосу, я посоветовал бы ему не навязывать свои личные взгляды вашей светлости.
— Навязывать?… Мне?… Да ведь я и рожден только для того, чтобы выполнить план отца!… Вся моя жизнь расписана наперед, по дням и часам, еще до того, как я появился на свет!… И, самое страшное, — я ничего не могу изменить!…
— Неужели?
— Я должен покориться отцу, как делал это всегда. Или…
— Или?… — с надеждой переспросил Доман, чувствуя, что рыба клюет.
— Или мне придется покончить с собой.
— Зачем же, господин маркиз? — произнес адвокат с дьявольской усмешкой.
— Чтобы освободиться!
— Вы уверены, что этого невозможно добиться иначе?
— Ты не знаешь моего отца, старик…
— Ваша светлость, вы еще так молоды! У вас впереди — долгая жизнь. Живите и будьте счастливы!
— Да, долгая, очень долгая… Только не жизнь, а кабала!… Отец еще не стар и может прожить долго… А ты мне тут болтаешь о счастье!… Прощай. Мне пора.
Норберт начал поднимать с кресла свое тело, ставшее почему-то тяжелым и непослушным. Но месье Доман, сбросив на мгновение маску почтительности, остановил его:
— А вы не живите с герцогом.
— Что?!
— Живите отдельно.
— Где?… Как?… У меня нет денег!
— Они у вас есть.
— Отец не дал мне еще и медяка! Монлуи, сын крестьянина, богаче меня. Он угощал меня кофе. Меня, потомка герцогов де Шандосов!
— Повторяю, ваша светлость: деньги у вас есть. Только потерпите немного. Когда станете совершеннолетним, то сможете потребовать у герцога приданое вашей матери. Его вам хватит надолго.
Норберт остолбенел. Он впервые слышал, что у матери были деньги и что они могут принадлежать ему!
Новость нужно было обдумать.
После нескольких минут молчания юноша произнес:
— И все-таки это — не выход из положения.
— Почему?
— Я так воспитан, что никогда не смогу предъявить отцу какие бы то ни было требования.
— Да, конечно… Я вас вполне понимаю, господин маркиз. Герцог де Шандос в гневе ужасен. Но вам нет нужды говорить с ним об этом.
— Кто же это сделает вместо меня?
— Я.
— Ты? А кто ты такой? Герцог тебя и слушать не станет!
— Я — адвокат, ваша светлость. И умею заставить себя слушать. Это — моя профессия.
— Как же ты это сделаешь?
— О, это очень просто. Вы, монсеньер, напишете мне доверенность и заверите ее у нотариуса. Тогда я стану вашим поверенным и буду официально представлять ваши интересы. Это очень удобно, господин маркиз, особенно в делах между родственниками. Так что все образуется, подождите только вашего совершеннолетия.
— Я не могу больше ждать!
— А вы попробуйте.
— Я уже сказал, что покончу с собой, если не смогу сейчас же освободиться из-под власти отца!
— В таком случае я укажу вам другой способ. Пока вы несовершеннолетний, закон требует, чтобы у вас был опекун. Но это не обязательно отец. Обратитесь в суд, чтобы вам назначили другого, более соответствующего вашим желаниям. Такие дела рассматриваются в суде чуть ли не каждый день, так что нет ничего более банального, особенно среди аристократии.
Доман опять наполнил вином стакан Норберта.
— Если же суд не удовлетворит вашу просьбу, можно будет подать жалобу королевскому прокурору.
— Жалобу на герцога?!
— А почему бы и нет? На то и существуют законы, чтобы обуздывать власть, когда она переходит границы приличия. В том числе и родительскую власть. Мы можем изложить в этой жалобе такие факты, которые легко подтвердит следствие.
Адвокат всегда начинал говорить мы, когда видел, что дело клеится.
— Мы не получили образования, подобающего сыну герцога. Так?
Норберт молчал. Он был ошеломлен бесцеремонными речами странного собеседника.
— Так! — нисколько не смущаясь, ответил сам себе старый пройдоха. — Мы изнурены грязной работой, словно мы для герцога не сын, а раб. Кстати, отец вас бил когда-нибудь!
— Ни разу.
— Ничего, напишем, что бил. Мы составим такую бумагу, найдем такие доводы, что и сатана бы прослезился! Например, так: недостойное благородного дворянина обращение со стороны нашего отца привело к тому, что мы внушаем соседям не почтение, подобающее наследнику древнего рода, а унизительную жалость. Дошло до того, что нас за глаза именуют не маркизом, а оскорбительным прозвищем "шандосский дикаренок".
Адвокат сделал паузу, ожидая хорошо подготовленного им взрыва.
— Что?! — воскликнул Норберт, стукнув кулаком по столу так, что посуда полетела на пол, а его стакан разлетелся вдребезги.
— Что вы сказали? Кто посмел так меня назвать? Кто? — кричал юноша, сверкая глазами.
— Кто же, если не ваши враги? — спокойно ответил месье Доман.
— Я никому не сделал зла!
— Зато его много сделал герцог. Не вы один пострадали от деспотизма господина де Шандоса. Трудно сказать, кто ему не враг в этих местах.
— И все эти люди — враги мне?…
— Нет. Вы, господин маркиз, имеете здесь только друзей, искренне сочувствующих вам в ужасном несчастье, которое вас так незаслуженно постигло.
Последние слова адвоката несколько противоречили тому, что он говорил раньше, но юноша был слишком наивен, чтобы заметить это.
— Все женщины в округе от вас без ума. Даже первая красавица, мадемуазель Диана де Совенбург, краснеет при одном лишь упоминании вашего имени. Вы, конечно, знакомы с мадемуазель де Совенбург?
Норберт и сам покраснел, как девушка. Он видел Диану в церкви и во время обедни не раз искоса поглядывал в ее сторону. Она показалась ему прекрасной и недосягаемой.
— Все радости жизни ожидают вас, — вкрадчиво продолжал Доман. — Надо лишь вырваться на свободу. Раз уж вы так торопитесь избавиться от родительской опеки, господин маркиз, то не соблаговолите ли приступить к составлению необходимой бумаги?
Он взялся за перо, но в этот самый миг часы с кукушкой пробили двенадцать раз.
— Боже мой! — воскликнул молодой человек, поднимаясь с кресла. — Я опоздал! Ровно в полдень у нас садятся за стол. Что скажет отец?
Он, не прощаясь, выбежал из дома адвоката, вскочил на телегу и погнал лошадь галопом.
4Сообщая молодому маркизу его прозвище, месье Доман сказал полуправду. Юношу в самом деле называли шандосским дикаренком, но никто не думал его этим унизить.
В Пуату, где деньги почитались едва ли не превыше Господа Бога, никому бы не пришло в голову оскорбить человека, имеющего двести тысяч ливров годового дохода.
Правда, когда Цезарь де Шандос еще только начинал заводить в своем замке крестьянские порядки, его одежда и образ жизни доставляли немало работы досужим языкам. Но постепенно насмешки прекратились: все привыкли к его странностям и преисполнились уважения к его денежным сундукам.
Богатый и знатный человек, который умеет содержать свое хозяйство в идеальном порядке, может себе позволить чудачества.
Так герцог в глазах местного дворянства превратился из горохового шута в почтенного оригинала.
Его сына ожидало завидное будущее: громкое имя и внушительное состояние. Все матери, имевшие взрослых дочерей, мечтали о таком зяте. Отцы действительно ставили его в пример сыновьям-вертопрахам.