Рабы Парижа - Эмиль Габорио

Точнее говоря, он понял только то, что было созвучно его собственным мыслям и ощущениям.

— Ни я, ни ты, — продолжал отец, — не доживем до такого дохода. Но, если Богу будет угодно, твой сын или внук его получат. Когда-то наши предки по-рыцарски, с мечом и копьем, покрыли сияющей в веках славой имя де Шандосов. Они доверили нам высокую честь носить это гордое имя. Их время, увы, ушло безвозвратно! И сейчас мы должны сделать то же самое, но уже не мечом, а деньгами. Добыть же эти деньги не по-мещански мы можем только путем тяжких лишений и личного труда.

Герцог перевел дыхание.

Норберт молчал.

— Я исполнил свой долг, — уже спокойнее и мягче продолжал старик. — А тебе, сын мой, предстоит продолжить мое дело. У меня при Реставрации не было и ста пятидесяти тысяч франков. Я приумножил их, и ты слышал, сколько мы имеем сейчас. Ты обязан последовать моему примеру безусловно и во всем. Так же, как я, ты женишься на какой-нибудь знатной и богатой девушке. Она родит тебе сына, которого ты воспитаешь так же просто, как воспитан сам. Продолжая вести такой же образ жизни, ты оставишь ему от двенадцати до пятнадцати миллионов. Если он поступит так же благородно, как мы с тобой, то уже его сын, твой внук, получит состояние поистине королевское. Вот как должно совершиться возрождение герцогов де Шандосов!

Отец сделал торжественную паузу, затем продолжал:

— Конечно, это нелегко! Но в этом — единственное спасение древних родов. Или эта идея войдет в плоть и кровь каждого главы аристократического дома, или старинное дворянство исчезнет без следа, а его место займут выскочки-мещане… Истинный аристократ должен в эту печальную эпоху жить не настоящим, а только будущим. Принести себя в жертву потомкам… В минуты искушения, сын мой, предавайся размышлениям о святости нашей цели. Утешайся грядущей славой нашего имени! Так всегда делал я. Я жил и буду жить только ради потомков, ради того королевского положения в обществе, которое они займут и которым они будут обязаны мне.

Норберту все еще казалось, что он видит сон.

— Ты видел, как я торгуюсь битый час за какой-нибудь жалкий луидор? Все думают, что это — от жадности. Глупцы! Я торгуюсь для того, чтобы мой правнук мог с гордостью швырнуть этот луидор из окна золоченой кареты в грязь, откуда его с благословениями поднимут нищие потомки моих расфуфыренных соседей! В следующем году я отвезу тебя в Париж, чтобы показать наш дворец. Такого роскошного дворца сейчас уже нет ни у кого! Мебель, картины, обои, — сплошь бессмертные творения великих художников. Я берегу все это, как зеницу ока, в этом — наше будущее величие. Там будут жить, Норберт, наши внуки и правнуки, прославляя нас с тобой за все то, что мы делаем для них.

Герцог произнес это так вдохновенно, словно уже видел перед собой благодарных потомков.

— Я рассказал тебе о своей тайне потому, что ты уже достаточно взрослый и способен понять меня. Поступай так всю жизнь. Можешь идти, да не забудь завтра отвезти в Беврон мешки с зерном.

Норберт вышел.

Он забрался в одну из самых дальних аллей отцовского парка и бродил там до рассвета. Одна лишь ночная тьма слышала все те проклятья и угрозы, которыми он осыпал герцога.

— Да он просто свихнулся! — решил, наконец, юноша.

Таков был приговор потомка великим планам герцога Цезаря де Шандоса.

Месье Доман появился в Бевроне лет пятнадцать тому назад. Он пришел неведомо откуда, босой, с узелком на палочке.

Зато душа его была полна неуемной жажды наживы, а голова — бесчисленных способов утоления этой жажды. Обладал он также и весьма длинным носом, который без устали совал всюду, куда не просят. За те пятнадцать лет, что он украшал Беврон своей персоной, во всей округе не совершилось без него ни одной сделки: гвоздя никто не мог продать без того, чтобы посредником не выступил вездесущий Доман!

Он давал деньги под залог и собирал недурной урожай процентов. Впрочем, не брезговал он и урожаем в буквальном смысле слова, скупая у обнищавших крестьян хлеб на корню и перепродавая его втридорога.

Доман вообще ничем не брезговал.

Основную часть доходов приносили ему судебные тяжбы, поскольку он оказался ловким адвокатом и выигрывал все дела, сулившие хорошую прибыль. Таким образом, он к пятидесяти годам сколотил кругленький капитал, обзавелся домом и землей.

Все это благополучие господин Доман едва не утратил в считанные дни после того, как одна из его махинаций задела интересы старого де Шандоса. Впридачу он рисковал потерять и свободу. Адвокат не без труда выпутался из беды, выставив на суде пять лжесвидетелей и истратив на их подкуп значительную часть своего капитала.

Неудивительно, что он всей душой возненавидел герцога и поклялся отомстить при первом же удобном случае.

Случая пришлось ожидать пять лет, за которые адвокат накопил немало желчи, ежедневно поминая де Шандоса в своих молитвах и призывая на его голову все казни египетские.

И вот великий день настал! Доман заметил, что герцог стал отпускать Норберта из замка одного.

Как, без сомнения, помнит читатель, де Шандос несколько неожиданно закончил рассказ о прошлом и будущем своего древнего рода поручением сыну отвезти наутро в Беврон мешки с зерном.

Норберт довольно быстро справился с этой задачей и уже садился на телегу, чтобы ехать в замок, когда к нему с поклонами приблизился незнакомый человек.

— Господин маркиз, не соблаговолите ли вы помочь мне в беде? Я страдаю ревматизмом и еле хожу, да и года уже не те, сами изволите видеть… Умоляю вас отвезти меня домой, вам это как раз по пути.

Доман хорошо знал, какой титул носят старшие сыновья герцогов.

Впервые с юношей говорили так вежливо.

Впервые его назвали маркизом.

Еще совсем недавно он отнесся бы к этому равнодушно. Теперь же это доставляло Норберту удовольствие, так как подчеркивало его дворянское достоинство и тем самым сокращало дистанцию между ним и герцогом.

— Садись, старик.

Доман поклонился еще ниже и почтительно сел на край телеги.

"Что-то ты злой сегодня, щенок! — думал адвокат, искоса наблюдая за Норбертом. — Уж не на старого ли пса де Шандоса?"

Вслух же он сказал:

— Господин герцог должен гордиться таким сыном как вы, ваша светлость. Я часто слышу, как местные дворяне ставят вас в пример своим детям. Глядите, говорят они, как работает молодой маркиз. Не боится натереть себе мозоли! Денег у него больше, чем во всем Бевроне, но он пашет землю, потому что стыдится сидеть сложа руки!

Норберт с ожесточением и без всякой причины хлестнул лошадь кнутом.

Доман помолчал немного, затем заговорил снова:

— Во всей округе никто не сравнится с вашей светлостью! Вы так легко поднимаете мешки с зерном, будто они набиты перьями. Хотел бы я иметь ваши годы и ваше здоровье!

Раньше похвалы его работе и физической силе были приятны юноше. Теперь же ничем нельзя было взбесить его больше, чем разговорами об этом. Бушевавшая в нем злоба вылилась в новый удар по спине ни в чем не повинной кобылы.

Старый плут безжалостно продолжал:

— Правду говорит пословица: скромная жизнь бережет здоровье и кошелек. Вот вы, господин маркиз, живете скромно, потому и счастливы. А что с того, что наши молодые дворяне играют, пьянствуют да любовниц содержат? Конечно, они веселятся…

Юноша, наконец, не выдержал и пробурчал:

— И я бы веселился, будь моя воля…

— Что вы сказали, господин маркиз? Я уже слышу не так хорошо, как раньше.

— У меня нет денег на веселье, старик.

"Ну, де Шандос, теперь ты у меня в руках!" — подумал месье Доман.

— Так уж устроен мир, ваша светлость, — сказал он вслух. — К старости кровь охладевает и мы забываем свою молодость. А ведь когда-то мы тоже жаждали всех удовольствий жизни! И господин герцог в нашем возрасте не терял времени даром.

— Мой отец?

— Да. Вам это кажется невероятным? А между тем это правда. Спросите любого из его бывших друзей, они вам расскажут такие истории!… Но я уже приехал. Вот мой скромный дом. Не нахожу слов, чтобы выразить всю глубину моей благодарности, господин маркиз!

Доман слез с телеги и поклонился.

— Не окажете ли мне честь, ваша светлость? Я хотел бы поднести вам стаканчик доброго вина.

Норберт на миг задумался. Де Шандос не позволил бы ему принять приглашение.

Именно поэтому он, привязав лошадь, последовал за адвокатом.

Доман привел гостя в ту комнату, которую с гордостью называл в разговорах с клиентами "мой кабинет". Она действительно напоминала бы своей обстановкой приемную адвоката, если бы не груда мешков с зерном, полностью занимавшая один угол.

Хозяин усадил Норберта в собственное кресло, велел служанке накрыть стол, а сам сходил в погреб и принес бутылку лучшего вина.