Семь песков Хорезма - Валентин Рыбин

— Отдохнул, можно сказать... На все воля Аллаха, — Аманнияз изобразил подобие улыбки и вопрошающе заглянул в глаза хакима, ища в них ответа: жизнь или смерть?

— Сердар, тебя, наверное, в детстве птица Хумай в голову клюнула, — заговорил издевательски хаким.— Других отсюда мертвыми выносят, а ты живой вышел... Давай пойдем — ждут тебя на мейдане.

Его окружили со всех сторон вооруженные пиками нукеры и повели к ханскому дворцу. Хаким сел на коня и, пустив его вскачь, обогнал стражников.

На мейдане возле дворца толпилось множество хивинцев. У входа во дворец стояли скамьи для сановников и возвышение для хана. Аманнияз понял — сейчас его казнят: отрубят голову или повесят вниз головой. Гнев и обида на себя самого, на свою беспомощность затуманили глаза: тысячи горожан слились в единую массу. Аманнияз поднял руку, чтобы протереть глаза, и тут же его ударил по руке короткой булавой нукер. Аманнияз не почувствовал боли, но рука его повисла, как плеть, и пальцы онемели. Стражники остановились на углу дворца и стали ждать дальнейших распоряжений. Затрубили карнаи, из ворот дворца неспеша вышли сановники хана, затем появился в желтой хивинской шубе Мадэмин. Хаким дал знак охране, чтобы вывели узника на середину мейдана. Его крепко взяли за руки, упаси Аллах, не вздумал бы вырваться, в торопливо вывели на всеобщее обозрение. Одновременно с другой стороны площади пригнали со связанными за спиной руками джигитов Аманнияза.

Суд начался, но скорее это было заранее продуманное представление. Кази-келян — верховный судья ханства, выйдя на несколько шагов вперед, оглянулся, посмотрел на Мадэмина, который кутался в шубу, защищая лицо от морозного ветра. Получив согласие на арс, зачитал фирман: «Тридцать изменников, предавших интересы государства и хана Хивы, приговариваются к смертной казни в виде отсечения головы».

— Приступайте... — Кази-келян взмахнул рукавом и отправился на свое место.

Палачи бросили наземь лицом вниз приговоренных и принялись рубить головы, орудуя короткими тяжелыми тесаками. Отсеченные головы складывали в кучу. Кровь хлестала из голов и тел, разливалась ручьями по кирпичному пастилу площади.

Аманнияза палачи не тронули, и по толпе волнами прокатился гул — то ли от облегчения, то ли от недоумения: почему остался нетронутым предводитель туркмен?

Загадка эта разрешилась не сразу. Снова встал кази-келян, сделав жест рукой, и Аманнияза подвели к хану. Казн велел узнику обратиться с милостью к Мадэмину. Аманнияз задрожал всем телом, словно человек, уже оставивший этот бренный мир и вновь вернувшийся в него. Он собрал силы, чтобы объяснить свою невиновность, и стал путанно говорить о том, что произошло в Мургабе. Может быть, от Аманнияза и требовалось всего-то произнести два слова: «Пощади, маградит!», да не сказал он этих слов. Слушая оправдания, хан нетерпеливо поморщился затем подозвал кази-келяна и ска зал ему что-то. Судья мгновенно крикнул палача и, в свою очередь, шепнул что-то ему. Палач и его подручные схватили Аманнияза и увели, скрывшись за створами ворот. Толпа вновь зашевелилась и загудела, теряясь в догадках, но уходить никто не собирался, поскольку Мадэмин-хан и сановники сидели на местах.

Палачи между тем, следуя по аллее ханского дворца, привели Аманнияза к минарету Палван-ата и открыли ведущую в него дверь. Стали подниматься по крутой лестнице. Минарет уходил в небо на сто локтей и, добравшись до середины, узник и палачи выдохлись изряд но. Тяжело дыша, главный палач остановился на площадке, взял сердара за ворот чекменя:

— Ну-ка, туркмен, сними чекмень! Все равно Аллах тебя в чекмене не примет. К нему надо идти в чем мать родила!

Аманнияз даже не успел возмутиться, как остался без чекменя и двух халатов, которые были на нем.

— Собаки... Кровожадные твари! — процедил сквозь зубы сердар, но тут его свалили на спину и стащили сафьяновые сапоги. Поставив вновь жертву на ноги, палачи еще быстрее заспешили наверх. Оказавшись на самой вершине минарета, Аманнияз бросил взгляд вниз, увидел людские толпы, улицы, мечети и понял — наступила смерть, и закричал во всю силу легких;

— Атамурад-джан, брат мой... Пролей кровь Мадэмина!

Последние слова «кровь Мадэмина» разнеслись над дворцовой площадью, когда Аманнияз падал вниз, сброшенный палачами.

Тысячи горожан, а вместе с ними хан и его сановники, задрав головы, алчно проследили за падением приговоренного к смерти, и единым духом ахнули, когда он ударился оземь. Голова его раскололась, и кровь заструилась под обмякшее тело.

Какое-то время над площадью стоял мрачный шум от людских голосов, затем он стал утихать — толпы стали растекаться по улицам, прилегающим к площади. Вошли во двор дворца Мадэмин-хан и сановники. Двое на лошадях подъехали к Аманниязу, накинули петлю на ноги, привязали другой конец веревки к седлу и помча лись, волоча труп через весь город, на свалку...

VI

Не прошло и недели после зловещего события, а край Хорезма, по границе с пустыней, уже кипел гневом мести. В аулах стихийно возникали сборища. Джигиты, собираясь в сотни, ехали в Ильялы, Ташауз, Куня-Ургенч. Вскоре несколько объединенных сотен съехались в давно покинутую крепость Змукшир, чтобы оттуда напасть на Хиву. В один из дней в Змукшир прискакали Кара-кель и Атамурад. Состоялся маслахат, на котором Атамурад объявил хана Мадэмина своим кровником, поклялся отомстить ему и призвал джигитов помочь в войне с Хивой.

В то самое время войско Мадэмина выступило в очередной поход на сарыков. Оно медленно продвигалось вдоль берега Амударьи, делая по две остановки в день. Хан намеренно не спешил. Это давало ему возможность согнать в войско всех, кто мог держать в руках оружие: нукеры хана шныряли по ближайшим к караванной дороге селениям, сгоняли дехкан. И без того многочисленная армия пополнялась новыми воинами.

Атамурад, Кара-кель и другие иомудские вожди с тремя сотнями джигитов бросились следом за хивинцами. Ехали правее, на расстоянии фарсаха, ни на минуту не спуская глаз с растянувшегося полчища. При иомудах был караван верблюдов. На их горбах громоздились вьюки с провиантом, порохом и дробью, запасными ружьями и саблями. Караван продвигался, словно плавучий остров. Всадники на время отдалялись от него, подходя на близкое расстояние к хивинскому войску, высматривая, где что, подсчитывали число воинов, пушек, конницы, пехоты и опять возвращались к своему движущемуся островку. После каждой такой разведки джигиты докладывали предводителям о Мадэмин-хане. В первые дни он охотился в амударьинских тугаях на джейранов и фазанов. А когда приблизился к старой заброшенной крепости Даяхатын, отдал распоряжение воинам взять из старых стен по пять кирпичей для возведения столбов, которые указывали бы расстояние. Столбы ставились в одном фарсахе один от другого.

Не спеша и деловито войско приблизилось к Мургабу и остановилось на северном берегу реки. Здесь Мадэмин-хан узнал, что большинство сарыков, проведав о приближении хивинцев, сняли кибитки и ушли в Серахс под защиту текинцев. Не задерживаясь долго на Мургабе, Мадэмин повел войска на крепость. Вскоре они осели, разбросав шатры на окрестных холмах, выбрали удобное место для обстрела Серахса и установили на одном из холмов пушки. На соседнем холме Акджигам-тепе зажелтел шатер Мадэмин-хана. Текинцы высыпали на стены крепости и часами наблюдали за пришельцами. Со стен хорошо было видно, как гарцевали на скакунах у подножия Акджигам-тепе хивинские военачальники, а у самого шатра стояли со зрительными трубами Мадэмин и его сановники.

Хан не приступал к штурму, пока не изучил сложившуюся обстановку. Ему удалось выяснить, что серах ских текинцев возглавляет молодой хан Каушут — храбрый н умный предводитель. Зная силы хивинского хана, он заручился поддержкой не только сарыков, но и запросил помощь у персидского шаха Насретдина. Шах накануне прихода хивинцев сообщил с гонцом: в самые ближайшие дни к Серахсу прибудет с персидскими сарбазами принц Феридун-Мирза. Не знал лишь Мадэмин-хан, что за ним охотятся иомуды: они расположились левее горного прохода, заняв господствующее над всхолмленной равниной место.

Примерно через неделю после завершения дислокации войск Мадэмин приступил к штурму. С утра загре мели барабаны и карнаи. В полдень артиллерия хана открыла огонь по осажденному городу. «Султаны» огня и дыма взлетали на крепостной стене и в самом Серах се. Артиллерийский обстрел продолжался не менее часа, затем к городу двинулась пехота, а с флангов зашли конные сотни. Расчет Мадэмина был прост: натиском овладеть одним из участков городской стены, затем пехотинцы, пробравшись в город, откроют ворота, а остальное доделает конница. Но первая же атака захлебнулась в граде ружейного свинца и туче разящих стрел. Отразив налет врага, текинцы распахнули ворота — отряд джигитов, словно стая соколов, вылетел из них, изрубил на куски отступающих хивинцев н снова скрылся за крепостными стенами.