Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1 - Петр Александрович Дружинин

бестселлера 1936 г. – статьи «Сумбур вместо музыки») заступился: «…Никто так резко не критиковал оперу Мурадели, как Храпченко. Ему принадлежит самая резкая критика, которой я был свидетелем: я находился в Комитете по делам искусств, я выступал до его речи и после и знаю это хорошо»[433].

Но исход дела был предрешен: 26 января 1948 г. Политбюро ЦК приняло постановление «О смене руководства Комитета по делам искусств при СМ СССР и Оргкомитета Союза Советских композиторов СССР», где первым пунктом было записано решение: «Освободить т. Храпченко М. Б. от обязанностей председателя Комитета по делам искусств при Совете Министров СССР, как не обеспечившего правильного руководства Комитетом по делам искусств»[434]; на его место был назначен П. И. Лебедев. Также было обновлено руководство ССК: А. И. Хачатурян, В. И. Мурадели и Л. Т. Автомьян освобождены от работы в руководстве Союза; Оргкомитет ССК возглавил Б. В. Асафьев, а во вновь образованный секретариат Оргкомитета ССК в качестве генерального секретаря был назначен послушный и исполнительный Т. Н. Хренников (про назначение которого Сталиным точно выразился Шостакович: «Рыбак рыбака видит издалека»).

Стоит отметить, что М. Б. Храпченко повезло. По-видимому, он уже достаточно намозолил глаза Жданову, который в процессе разработки постановления занес в блокнот: «Наказать Мдивани и Мурадели материально. Храпченко под партийным судом. Отдельное следствие по опере Мурадели»[435]. Но до суда (очевидно, суда чести) – дело тогда не дошло.

Биология – это тоже идеология

Одним из важнейших в цепи описываемых «идеологических» событий стала сессия Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина, проходившая в Москве с 31 июля по 7 августа 1948 г. и получившая печальную известность под названием Августовская сессия ВАСХНИЛ.

Лаконично рисуют ее суть слова министра высшего образования СССР С. В. Кафтанова:

«В биологической науке партия всегда поддерживала передовое, материалистическое мичуринское направление. За последние годы неизмеримо выросли силы мичуринского фронта в биологической науке. Но чем шире и крепче становился этот фронт, тем агрессивней выступали против него сторонники другого, антимичуринского направления – сторонники реакционного вейсманизма.

Партия не могла дальше терпеть такого положения, когда идеалистическое, реакционное вейсманистское направление в биологии препятствовало развитию истинно передового, материалистического мичуринского направления. Вмешательство Центрального Комитета и лично товарища Сталина положило конец затянувшейся борьбе между двумя направлениями в биологии»[436].

Несмотря на то что эта сессия явилась, по сути, сведением личных счетов амбициозного «народного академика» Трофима Денисовича Лысенко со своими оппонентами-биологами, вылилась она в трагедию многих. И если постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград» оказало сильнейшее воздействие на общественные науки, то результаты Августовской сессии ВАСХНИЛ сотрясли не только естественные науки и медицину, но и в очередной раз ударили по гуманитарной сфере.

Трагедия под названием Августовская сессия ВАСХНИЛ берет свое начало еще в довоенные годы[437]; старт послевоенным событиям дал суд чести над президентом Белорусской академии наук и профессором кафедры генетики Сельскохозяйственной академии имени К. А. Тимирязева А. Р. Жебраком, известным советским генетиком и оппонентом Лысенко.

В 1945 г. в октябрьском номере американского журнала «Science» была опубликована небольшая статья А. Р. Жебрака «Советская биология»[438], в которой присутствовала и критика деятельности Лысенко, поименованного агрономом. Статья эта была подготовлена А. Р. Жебраком с ведома членов Политбюро ЦК Г. М. Маленкова, В. М. Молотова и Н. А. Вознесенского, а разрешение на отправку ее в США было получено от Секретаря ЦК ВКП(б) А. С. Щербакова[439].

Но к 1947 г. ситуация изменилась, отношения между СССР и США стали более чем прохладными, и этой публикацией А. Р. Жебрака решил воспользоваться Т. Д. Лысенко для сведения личных счетов. 6 марта в «Ленинградской правде» была напечатана статья пособника Лысенко профессора ЛГУ И. И. Презента с нападками на генетику, где среди прочего говорилось: «Загнивающий капитализм на империалистической стадии своего развития породил мертворожденного ублюдка биологической науки, насквозь метафизическое, антиисторическое учение формальной генетики»[440], а затем, пройдясь по «мракобесу и злопыхателю» Карлу Саксу, профессору Гарвардского университета, упомянул Жебрака, который «по существу солидаризируется с профашистом Саксом в оценке теоретических достижений нашей советской передовой школы биологов, мичуринской школы, возглавляемой академиком Лысенко»[441].

И если в марте эта статья казалась случайной, то летом ситуация стала усугубляться: почти одновременно в центральных изданиях появляются две аналогичные статьи. 30 августа в «Литературной газете» напечатано письмо под заглавием «На суд общественности», а 2 сентября 1947 г. по поручению М. А. Суслова в «Правде» появляется статья И. Д. Лаптева «Антипатриотический поступок под флагом “научной критики”»[442].

Вследствие изменения идеологической обстановки вдруг оказалось, что Жебрак «потерял чувство патриотизма и научной чести ‹…› ослепленный буржуазными предрассудками, презренным низкопоклонством перед буржуазной наукой он встал на позицию враждебного нам лагеря»[443]. Вскоре Министерством высшего образования СССР был организован Суд чести, впрочем не столь громкий, как в «деле КР», но с неминуемыми оргвыводами – в октябре 1947 г. А. Р. Жебрак был снят с поста президента Белорусской АН.

Но даже после расправы над Жебраком Лысенко не чувствовал себя защищенным, поскольку его серьезно критиковала часть коллег-биологов. В связи с этим любопытна запись из дневника заведующего отделом информации газеты «Правда» Л. К. Бронтмана от 28 ноября 1947 г.:

«Вчера был у меня (зашел в кабинет) Василий Иванович Поляков из сельхозотдела. Рассказал две занятных истории:

1) За последнее время сельхоз. ученые довольно сильно наваливаются на Лысенко за его теоретические работы по генетике, утверждая, что он практик, а науке не дал почти ничего. Лысенко взял и написал в Сочи Хозяину: так и так, идут у генетиков споры, какого направления придерживаться, говорят, что я – не генетик. Хозяин ответил, что настоящим ученым, работавшим для науки и для народа, был Мичурин. Вот и понимай, как знаешь!

2) Хозяин достал где-то на Кавказе семена зонтичной пшеницы (на одном стебле – несколько колосьев) и прислал Лысенко, советуя попробовать разводить и акклиматизировать в других (не кавказских) местах. Лысенко написал, что думает испытать ее в двух пунктах: в Горках и в Одессе (в Горках у него Институт, в Одессе – опытная станция). Хозяин написал в ответ, что пшеницу надо разводить “не там, где Вам удобнее, а там, где ЕЙ удобнее. В Одессе – много солнца и мало осадков, в Горках – много осадков и мало солнца. Надо – где достаточно и солнца и влаги, например, где-нибудь в районе Киева”»[444].

Несмотря на то что рассказ о ветвистой пшенице описывает события 1946 г., первая история важна для понимания положения Лысенко осенью 1947 г. Причем его позиции, казалось,