Измена. Вторая семья моего мужа - Каролина Шевцова

class="p1">Он отворачивается. И уходит прочь, оставляя меня наедине со своими малодушием и слабостью.

Глава 37

Три дня.

Сложные, почти непреодолимые три дня прошли без Никиты и самое страшное откровение, которое меня ждало — это можно пережить. Мир не остановился, по улицам не разгуливают всадники Апокалипсиса, а землю не сковали вечные льды.

Просто все вокруг снова стало серым. Таким, как и раньше, до появления Савранского.

А я… почти привыкла.

Я убедила себя, что так будет лучше, в первую очередь для него. Не плакала, не запиралась в комнате и не слушала грустные песни. И веселые, и любые другие впрочем тоже. Эти три дня я работала, спала положенные восемь часов, ела только полезную, самую сбалансированную в мире еду, занималась спортом, наводила дома порядок — в общем, делала все, лишь бы не думать.

У меня даже получилось собрать Никитины вещи. Вышел рюкзак и небольшая коробка, считай, что ничего. Странно: занимая так мало места, Никита смог заполнить собою все вокруг, прорасти в меня корнями, так что теперь приходилось выдирать на живую.

Целый день я спотыкалась, то ногами, то взглядом, о черный спортивный рюкзак и наконец, не выдержала, написала Насте:

«Мы расстались с Никитой, так будет лучше для всех».

Не жалуюсь, не прошу совета или сочувствия, только ставлю перед фактом. Вру, конечно, потому что лучше будет не для меня, для Никиты. Но… значит, и для меня тоже.

Настя сразу читает и пишет ответ. Долго пишет. Я уже готова прочитать гневное послание от подруги, но экран загорается коротким, сухим:

«Хорошо».

Обычно Савранская куда многословней, и молчит она только когда обижается. Но на кого здесь обижаться, я ведь поступила правильно! По уму, по совести! Отпустила Никиту, дала ему возможность быть, наконец, счастливым. Не разгребать ошибки моего прошлого, а натворить собственные! Разве не этого хочет любая мать, видеть, что ее ребенок счастлив? А со мной Никита не будет счастливым, просто не сможет быть. И какого черта она на меня тогда злится? И я-то, я то почему на себя так злюсь?!

Тру отчего-то горячие уши, в зеркале они видятся двумя красными лепешками по бокам опухшего лица. Вот же… я не плакала! И слезинки не проронила, а все отекла. Наверное, это возраст. И еще одна, тысяча первая причина, почему мы с Никитой не можем быть вместе. Куда ему с такой развалюхой. Проговариваю это вслух, отчего становится немного легче, а в голове укореняется мысль, что поступила я правильно!

«Я собрала вещи, могу передать их курьером, или любым другим способом».

«Не надо».

И вслед второе смс:

«Заберу сама, когда буду в Москве».

Экран потух, и больше не загорался, сколько бы я на него не смотрела. Гипноз не работал. Самовнушение тоже.

Вскочив на ноги, я сделала два круга по комнате и снова уселась на диван, аккурат напротив зеркала. Женщину в отражении было не узнать. Серая, какая-то неопрятная, с узкими прорезями глаз на одутловатом лице. В гроб и то краше кладут.

Рука тянется к расческе, но почему-то я снова вижу в ней телефон. С пустым темным экраном.

И от этого Настиного молчания на меня накатывает такая вина, такая обида, что из глаз брызжут слезы. Просто так я лопаюсь соленой влагой, как перезрелая вишня.

Но зачем плакать, зачем мучать себя, ведь я правильно поступила!

Я ведь правильно поступила?

И почему, если я права, так болит сердце?!

На разрыв, до сбившегося дыхания, до сизых кругов перед глазами, до смерти!

От боли, накрывшей меня как одеяло, я падаю, скрючиваюсь на полу и засыпаю.

А утром… ничего не меняется. В моей жизни все так же нет Никиты, а значит и смысла эту самую жизнь продолжать. Кое-как заставляю себя держать режим: чищу зубы, пью чай, ем невкусную кашу. Одеваюсь, специально выбираю из шкафа нарядное платье, ведь знаю — стоит дать себе слабину, и я проведу оставшийся месяц в пижаме.

И когда я, причесанная и накрашенная, сажусь за компьютер, звонит телефон. Я бегу к нему так быстро, что мне даже становится за себя стыдно.

Глупая Римма, неужели ты ждешь, что тебе позвонит Никита? Конечно, он не будет этого делать. Савранский слишком умен и у него, в отличие от тебя, есть гордость.

Мне же остается только всхлипнуть, увидев на экране имя своего юриста.

— Римма Григорьевна, — раздается неестественно бодрый голос, — вы свободны сейчас? Сможете подъехать в офис?

Мне нужно совсем немного времени, чтобы собраться. По сути, я уже готова, и, накинув тонкое пальто поверх платья, выбегаю из квартиры. Не выхожу, а именно выбегаю, будто скрываюсь от преследователя. От желания крикнуть Никите, что скоро приду, от ощущения поцелуя на губах, от чувства тепла на душе, ведь дома меня ждут. Больше нет.

Лечу по лестнице так быстро, что начинает колоть мышцы. Вываливаюсь из подъезда на улицу, а там, по глупой привычке, оборачиваюсь назад и смотрю на наши окна. Никого.

А раньше там стоял Савранский и ждал, не уходил, пока я не сяду в машину.

Черт, еще и машина! Там все пахнет им, все им живет! Его парфюм, его свитер на заднем сидении, его глупый брелок, который Никита повесил на лобовое. С тоской смотрю на свою девочку и понимаю, что не поеду сегодня на ней. Просто не смогу.

Офис Климова находится в трех километрах от дома, так что решаю идти пешком. Сильнее запахиваю пальто, в Москве уже настоящая осень, и порывы ветра, которые недавно романтично кружили листья в воздухе, сейчас сшибают с ног.

Я тороплюсь, будто приди я раньше, это ускорит мой развод с Белым. Нет, конечно. Мы выжидаем, пока Филипп не анонсирует свою книгу, и только тогда начнем процесс. И дальше только от супруга зависит, какой это будет развод: быстрый и безболезненный, или громкий, со скандалом, дракой и фанфарами.

Я знаю Белого как облупленного. Он до омерзения тщеславен, но очень избирателен в том, как именно о нем говорят. В годы нашего брака, Филипп мог впасть в уныние от любого неосторожного слова журналистов, а тут публичный скандал. И слов будет много, всяких, но преимущественно плохих. Мой муж не захочет оттягивать внимания от выхода книги, бросать тень на свое детище, и поэтому, как мы с Климовым надеемся, взамен молчания, он даст мне что угодно — развод, рекомендации, украденные у меня деньги.

С этими мыслями я не замечаю, как оказываюсь на пороге