Депутатский запрос - Иван Афанасьевич Васильев

«облегченный вариант» — наносит ощутимый вред обществу, порождая не борцов, не созидателей, а потребителей.

31 августа 1984 года

Последний день августа. Завтра начнется новый учебный год. Я пошел на заре в лес. И опять думы, думы… Отрадно было видеть беспокойную душу Виктора Дмитриева. Судя по письмам, такими остались и Анна Ефимова, и Римма Бируля, и другие, которые еще пишут. Значит, в них что-то осталось от нас, их воспитателей. Для учителя это всегда отрадно. Но меня все больше беспокоят кем-то выученные новые интеллигенты — сельские технологи. Как же скверно ведут они хозяйство! И как беден их духовный мир!

Масса… И тут берем массой. Надо бы качеством, а мы — количеством. И ведь очевиден уже порок, а всё — инерция, на преодоление которой уходит столько сил. «Количество» утверждает эталон посредственности. Это ими порождено: «до лампочки», «не возникай», «кому это надо?» и прочее в том же духе, порождено, агрессивно навязывается и, увы, утверждается как норма. Суетой вокруг дела они утверждают стиль имитации: не столько делай, сколько изображай деятельность. И посему они не приемлют критического взгляда. Не могут посмотреть критически на себя, на свою работу. Странно как-то получилось: ослабили общественное внимание к учителю — пошел в школу середняк; специалистов-технологов балуем заботой — нахраписто полезла средняя масса. И то плохо, и это нехорошо. В промышленности начался эксперимент: не количеством инженеров двигать прогресс, а их качеством. Дойдет ли очередь до села? Тут удивления достойно другое: зачем надо было селу повторять то, что в промышленности стало уже тормозом? А ведь повторяем зады буквально во всем: в жилищном строительстве, в бытовом благоустройстве, в механизации производства, в организации труда — так и плетется село, повторяя отвергнутое, как устаревшее, городом. Вот и с корпусом технологов: взяли заводские нормы нагрузки в «лошадиных силах» и расписали штаты — пребывайте в безделье. Хотели двинуть производство количеством — получили ленивую посредственность. А ведь уже видно было: надо делать ставку на  с п о с о б н о с т ь. В условиях общественной собственности конкуренции нет, но должно быть соревнование способностей на лучшую постановку дела. Если соревнование не отлажено, утверждается посредственность. Потому и важно начать выявление способностей именно в школе.

* * *

Себеж был для меня не только педагогической школой, тут начиналось постижение гражданственности. Край был разорен зверски. Я не назову по памяти точных цифр, сколько сожжено деревень, сколько расстреляно людей, помню лишь военную сводку: за четыре месяца, перед освобождением края, фашисты провели восемнадцать карательных экспедиций, в которых участвовало пятнадцать тысяч солдат с танками и артиллерией. Можно себе представить, что оставалось после них — мертвая пустыня!

В повести «Как жить будете, мальчики?» я рассказал историю постройки избы для партизанской вдовы с детьми. Детский дом, будучи сам еще на нищенском положении, помогал и строиться, и обзаводиться скотом, раздавая за бесценок поросят со своей небольшой фермы, и подкармливал и одевал деревенских ребят, делился всем, чем мог. Район считал нас «организацией», способной помогать деревне, и мы принимали это как знак доверия и свой долг. Хотя, не скрою, иной раз, когда чересчур наваливали, возникало желание и отказаться, сами ведь едва встаем на ноги, но, поразмыслив, все же находили возможность и выполняли задание. Мы жили нравственным законом того времени: тебе плохо, но людям еще хуже — помоги, поделись, выручи. Эгоизм был нашим врагом номер один, и мы не пускали его в свою семью.

Замкнутость, изолированность от окружающего мира — это худшее, что могут сделать педагоги для детского коллектива. Между тем тенденция к ограждению обнаруживалась и тогда, наблюдается и теперь. Она коренится, по-моему, в психологии самого педагога: он стремится к безраздельному влиянию на ребенка и, будучи настроенным на ограничение воздействий, не готов к тому, чтобы «рассортировать» их: какие использовать, каким противостоять, следовательно, и не ищет путей к тому и другому, не овладевает методикой союза и борьбы. Именно поэтому очень часты нарекания, упреки, конфликты с родителями, с общественными организациями, с хозяйственными руководителями, а в целом — с окружающей действительностью. Результатом, конечно, будет притупление у детей чувства гражданственности.

Так ли уж ясно понимали мы, молодые педагоги, все это теоретически? Нет, конечно, хотя на педсоветах и пытались осмыслить свои действия. И если мы делали сравнительно мало ошибок, то я объясняю это тем, что за критерий оценок брали живую жизнь, не умозрительную, а окружавшую нас.

Сельский учитель вообще, а коммунист в особенности в те годы был, пожалуй, единственным пропагандистом, агитатором, организатором клубной самодеятельности, сельским активистом, обязанным не только участвовать во всяких кампаниях, но и выступать застрельщиком. Учителя-коммуниста очень часто избирали секретарем партийной организации. Колхозы были маленькие, коммунистов в них немного, и парторганизации создавались по территориальному признаку — одна на сельский совет. В роли секретаря мне пришлось быть года четыре. А коммунисты — сплошь фронтовики и сплошь при должностях.

2 сентября 1984 года

Вчера: торжественная линейка в школе, потом урок мира и урок мужества и гражданственности. Провел урок мужества с седьмым классом в литературном музее, рассказал о М. Светлове и его дружбе с батальоном Василия Славнова, прокрутил магнитофонную ленту с записью очерка. Показалось, что ребята не переживают так, как мы. Наши трагедии их не волнуют, чувства они воспринимают чисто информационно. Помню, что и сам так воспринимал рассказы о гражданской войне. Это — свойство детства и юности. Чувствовать мы научаемся позже.

Сегодня утром передали телеграмму: 25.09 в Москве пленум СП СССР, надо ехать.

3 сентября 1984 года

Рано утром прогулялся на гору Голуздино, там до войны стояла деревня с таким названием, бывшие деревенские нивы еще кое-как пашутся, но боже мой, в каком запущенном виде они сейчас!

Голуздино — единственное место в окрестностях Борков, с которого видны дали. Иногда взору человеческому необходима даль — душе надо куда-то устремиться. Вдали синие, туманные леса, где-то там, в трех километрах, течет Ловать, в нее впадает Еменка, и на слиянии стоит деревня Комша, которая упоминается как волость в духовном завещании Ивана III под 1504 годом. Древнейшая земля! Наверно, знавала она и прежде запустение, но едва ли знала столь равнодушное отношение человека, как ныне. Хозяина на земле нет, это уже ясно, но хозяйское чувство в человеке еще не убито, и его можно разбудить. Пока еще можно…

Прочитал очерк Вячеслава Пальмана «Неоплаченный долг» в восьмом номере «Нового мира». Тревога архисерьезная: за последние 50—100 лет в почве потеряна половина гумуса. Вся «химия» промывается и уходит в реки-озера. Без органики истощим почвы до мертвого песка. А навоз перестали делать, понастроили безнавозных ферм, избавляемся от навоза, как только можем. Объяснить подобное