Депутатский запрос - Иван Афанасьевич Васильев

на копейку, а «ворочал» совет, то есть мальчишки и девчонки десяти — тринадцати лет, все-таки тысячами. Так что пугаться денег в руках ребенка, по-моему, не стоит, пугаться надо, как и во всем прочем, неумелости взрослых.

28 августа 1984 года

В детском доме о войне мы не говорили, старались поскорее ее забыть, вернуться, хотя бы приблизительно, к той жизни, которая осталась в сорок первом. «Приблизительно» заключалось в том, что нам светило чистое солнце, земля не вздрагивала от взрывов, в лесу не трещали автоматы и не заходились свирепым лаем овчарки, и эти три великих врачевателя — солнце, земля и лес — лечили детские души радостью бытия. Природа не всесильна над человеком, но замены ей нет, только она в совокупности с педагогом могла заполнить пустоты в душе ребенка, вытеснить страх одиночества и горечь сиротства могучей силой жизни. Природа возвращала ребенку радость. Он радовался солнцу, птичьим песням, лесной ягоде, ласковой озерной волне, разноцветью сенокосных полян, и надо было не дозировать это лекарство скупыми минутами жесткого распорядка дня, а дать столько, чтобы зашлась душа от восторга. Но как это сделать? Распорядок придуман не нами, да если бы и захотел изменить, сутки не удлинишь по своему хотению: и спать надо, и в школу ходить, и уроки делать, и дрова пилить, и полы мыть — ничего нельзя ни отменить, ни сократить. Оставались воскресенья, праздники, каникулы. Вот тут уж мы могли распорядиться, как хотели. Но у воспитателей тоже должны быть и выходные, и праздничные, и отпускные, и как ни крутись директор, как ни заменяй-подменяй, а все равно концы с концами не сходятся: на свободное время ребят педагогов остается какая-нибудь треть, а штатное расписание не в твоей власти, не пригласишь сверх штата одну-две «единицы», их и так-то всегда «некомплект». Зато в моей власти две возможности: мое собственное время и мое педагогическое «своеволие». У меня нет ни выходных, ни праздников, ни отпуска, я отдаю их детям, понимая только одно: отцу никто не регламентирует время на воспитание своих детей. Этим же я оправдываю и «своеволие», то есть из обязанности отца вывожу его право доверять ребенка ребенку, младшего старшему. По поводу этого права мое начальство однажды выдало мне такую похвалу: «За все, что вы там вытворяете, надо вас хвалить, но помните: случись что — заступников не будет, отвечать придется своей головой». Не знаю, откуда бралась у меня вера в счастливую звезду, но моменты бывали критические… Скорее всего, «счастливая звезда» — это вера в разум и мужество маленького человечка. Я утверждаю: ребенок способен в критических ситуациях на столь же мужественный поступок, как и взрослый. Позже, будучи журналистом, я стану собирать рассказы о юных партизанах и в их подвигах найду подтверждение своей уверенности. Да и наша обычная жизнь давала немало тому примеров. Сравнение военных подвигов с поступками ребят мирного времени может показаться неправомерным, но это только с точки зрения взрослого, для ребенка же нет разницы, когда и в каких условиях он поступает мужественно, для него и отказаться от обеда в знак протеста против несправедливости есть мужество.

Но я отвлекся, рассказ мой — о врачующей силе природы. Только как тут разъединить, где лечение, где закалка, не одно ли и то же? Разъять можно лишь пером; лечение — в один рецепт, закалку — в другой, та деле они вместе, едины, как един процесс взросления.

Свои воспоминания я начал с того, что меня околдовала красота себежской земли. Восхищенный, я хотел, чтобы восхитились к ребята. Но первый урок начался… с преодоления страха. Воспитательница привела ко мне в канцелярию мальчугана с таким «паспортом»: «Он неслух и грубиян. Я послала его к кастелянше за бельем, он отказался да еще нагрубил. И это не первый раз. Накажите его, потому что мои наказания не действуют». Я уже успел заметить, что мои предшественники, директора-«краткосрочники», успели создать у воспитателей представление о директоре как о высшей наказующей инстанции, которой все должны бояться. Впрочем, сие правило принято и во взрослом мире: чем выше начальство, тем оно должно быть строже и грознее для непослушных. Мне это не понравилось, как не нравится и сейчас, ибо где же тогда «неслуху» искать справедливости. А ведь придумано не зря, обосновано вроде бы умно: старший начальник должен поддерживать авторитет младшего, из чего следует, что начальство никогда не ошибается, что взрослый перед ребенком всегда прав. Дети — изобретательный народ, они нашли способ отстаивать справедливость, к которому в большинстве случаев прибегают и взрослые перед своим грозным начальством, — молчание. Полное, глухое, не пробиваемое никакими словами молчание. Стоит он перед тобой, опустив голову и сомкнув уста, без звука, без движения, точно изваяние, и ты, педагог, если не поддался раздражению воспитательницы и не начал «пороть горячку», если у тебя хватит ума и выдержки помолчать, то со второй минуты почувствуешь, как напряжен ребенок, как собрал и стиснул в своем сердчишке всю обиду, злость, ожесточение на несправедливость, а на третьей начнешь входить в его положение и тогда найдешь слово, которое разрядит этот туго заряженный аккумулятор.

— Когда вы посылали его за бельем? — спросил я у воспитательницы.

— Пять минут назад.

В канцелярии под потолком горела керосиновая лампа, окна без занавесок казались черными — на дворе было темно, хотя и не ночь, но в октябре темнеет рано, а фонарей у нас нет, только и свету что из окон, а кастелянная на краю двора, а за тем краем начинается лес… Ему просто страшно идти одному в темень — вот и вся причина, неужели воспитательнице это в голову не пришло?

Я отпустил воспитательницу и, подождав, пока у мальчугана спадет напряжение, сказал:

— Я собирался в кастелянную — узнать, сколько валенок заказывать к зиме, пойдем вместе.

Коля — так звали «неслуха» — пошел следом за мной. Пока спускались с крыльца да шли в полосе света от окон, он держался на расстоянии, но чем дальше в глубь двора, тем ближе приближался он ко мне, пока не почувствовал я, как его плечо коснулось моего локтя, и я, приобняв его, сказал:

— Когда выходишь со света в темноту, надо немного постоять, чтобы глаза привыкли. Что тебе велено получить?

— Белье к бане… А вы же не стояли, с крыльца и сразу пошли…

— Я уже привык, Коля. На войне.

— А маленький?

— Маленький, конечно, пугался.

— К нам по ночам обязательно кто-нибудь стучал. Если свои, то ничего, а бывало — всякие…

— Это надо забыть, Коля, ничего такого уже не будет. Значит, завтра баня, это хорошо…

«Завтра вечером я их