Депутатский запрос - Иван Афанасьевич Васильев

встречи с комсомольскими вожаками, и вот что я вынес из наших бесед: они так же, как и мои оппоненты-коллеги, считают, что все эти новые культурные заведения селу не нужны. Село не доросло до высокого искусства. Некому там его «потреблять».

Мало сказать, что такая позиция руководящих лиц удивляет, — надо ее понять. Постигнуть причины, почему дети и внуки крестьянские, обосновавшись в городских кабинетах, так поверхностно мыслят о деревне, так упорно отказывают ей в праве на одухотворение своего бытия? И прихожу к мысли, что имеем мы дело с некоим остаточным явлением, во-первых, а во-вторых, с неполным, однобоким знанием нынешней деревни. Попробую объяснить, что это такое.

Сегодня районный, областной руководитель, имеющий касательство к деревне, как правило, молод, лет 35—40, вырос он, а главное, сложился как руководитель в условиях увлечения концентрацией. Помните, как, объявив тысячи деревень неперспективными, мы наперегонки кинулись концентрировать все и вся: закрывали школы, клубы, магазины, библиотеки, медпункты, сапожные, швейные, парикмахерские — все тянули в города, оставляя селянину один-разъединственный телевизор, увезти который было не в наших силах. Из деревни начался отток интеллигенции, служащих, рабочих промпредприятий, и резко снизился общий тонус сельской жизни. Но параллельно шел и другой процесс: производство насыщалось моторами, переходили на новые технологии в полеводстве и животноводстве, улучшался быт, росла образованность молодой части населения и, наконец, сложился корпус технической интеллигенции на селе. Уровень производства, естественно, поднимал уровень культуры населения и рождал иные духовные запросы. Ныне это противоречие понято и устраняется системой партийных и государственных мер. Но в сознании руководителей, сформировавшихся в период «неперспективности», остаточным явлением все еще сидит недопонимание деревни. Потому и трудно уяснить им, с чего бы это вдруг захотелось мужику какой-то там духовности, о которой он, дескать, и понятия не имеет.

А почему, собственно, трудно? Разве кому-либо заказан путь в деревню? Приезжай, поживи, вникни, попроси, наконец, социологов, пусть исследуют научными методами и положат тебе на стол картину умонастроений сельского жителя. Вот это-то и трудно: социологи заняты крупномасштабными исследованиями и на просьбы районщиков не отзываются, а самому поехать, пожить… «Зачем? — спросит такой руководитель. — Я что, деревни, по-вашему, не знаю? С закрытыми глазами назову любую цифру». О да, цифры он назовет. Назовет, на какой ферме сколько и каких голов содержится, на каком поле сколько и чего посеяно, на каком дворе сколько и каких машин стоит, где, сколько и чего строится, ремонтируется, механизируется, налаживается — все растабличено в сводках, все крепко-накрепко сидит у него в голове, ибо руководит он сельским  п р о и з в о д с т в о м. И в его представлении деревня — это дворы, поля, фермы, машины, капиталовложения, мелиорация, химизация и конечно же дефицит рабочей силы. Нет в его представлении умонастроений, психологического климата, атмосферы взаимоотношений, ибо эта, вторая, сторона медали под названием «деревня» улавливается, познается в тесном и постоянном общении. А общения-то и нет, именно — тесного и постоянного, а есть эпизодическое, служебное. Человек же в разных условиях пребывает в разных состояниях: на работе — одно, на собрании — другое, дома — третье. Не видеть его во всем объеме бытия — значит знать его только частично.

Виктор Михайлович Дмитриев рассказывал мне, как «гостил» он четверо суток в леспромхозовских поселках и пришел к выводу: «Сегодня и районное звено знает деревню неполно, главным образом — по сводкам». Он прав. Ныне районщик в деревне лишь мелькает, за четыре последних года я не помню случая, чтобы кто-нибудь из района заночевал в деревне. Говорят, нет нужды, на машине приехал, на машине уехал. Ничего тут не поделаешь, и я вовсе не призываю слезать с машин и ходить пешком с полевой сумкой на боку, ночевать в избах и есть за ужином горячую картошку с огурцом. У каждого времени свои дороги. И свои задачи. У сегодняшнего — понять настроение и желания человека, самую изменчивую категорию. Какими способами? Надо искать. А пока… хотя бы не упорствовать в своих вчерашних представлениях.

Устаревшие и устаревающие представления всегда несут в себе  н е д о в е р и е, это — закон. Очень тонко подметил это Александр Никанорович Макеенков в Вязовской школе. Он обратил внимание, что стенгазеты, монтажи и другие ребячьи работы повешены чуть ли не под потолком, так что и взрослому не прочитать, что там написано. «Здесь всех подозревают в проказливости. Боятся, как бы не порвали, не испачкали. Проказник везде найдется, но зачем же такое недоверие всем?» — сказал секретарь. А я хочу спросить: «Если в селе пяток-десяток мужиков предпочитают «бутылку после работы», то зачем же всех огулом зачислять в пьяницы и утверждать, что до высоких устремлений они не доросли?» Ответ один: неверие в человека. Сильный крен районных и других контор в сугубо производственную деятельность привел к ослаблению внимания даже работников идеологических служб к духовной жизни села. Отсюда — устаревшие представления и вытекающее из них недоверие.

Поэтому-то и не находят пока еще начинания энтузиастов полной и широкой поддержки, какой они заслуживают. Даже в управлениях и отделах ведомства культуры все еще мнутся, осторожничают, выдавливают внимание, как пасту из тюбика, порциями: не передать бы лишку. Пример с теми же музеями и галереями. Понятно, коль есть нужда открыть, то делать это надо на высоком оформительском уровне. Но попробуйте постучаться в художественные мастерские, отмахиваются как черт от ладана, а если и возьмут заказ, так годами будут мариновать. Любительством же здесь не обойтись, нужен профессиональный уровень.

А жизнь напирает. Вот еще тому пример: недавно в Великолукском райкоме партии был разговор с хозяйственниками, не согласятся ли они сделать художникам социальный заказ — отобразить в живописных полотнах нашу землю и человека. К сорокалетию Победы хотели в районе сделать выставку «Возрожденная земля», показать героический труд средствами искусства, и работы эти затем послужат основой районной картинной галереи. Хозяйственники единодушно сказали: да, надо, и мы готовы найти согласие с мастерами искусства. Как говорится, в добрый путь!

Труд ищет союзника в лице искусства. Но между ними пока еще бревном лежит чиновничий стереотип мышления: надо ли мужику высокое искусство?

Надо, товарищи! Уже надо!

* * *

А теперь о том уроке честности и хозяйственности, который был задуман нами и проведен на свой страх и риск. Ничего подобного в детских домах не полагалось, и потому не полагалось, что связано было с деньгами. Все педагогические рекомендации настолько тщательно обходили «денежный вопрос», что впору было допустить, что общество уже обходится без денег! Дети и деньги — это какое-то табу в педагогике: не прикасайся, и все тут. Я до сих пор не пойму жеманной стыдливости наробразовских дам, с какой они уходили от ответа на вопрос, почему