Сирийский рубеж 3 (СИ) - Дорин Михаил

— Да как так-то⁈

— Мы не с ополчением воюем, Кеша. Так что где-то пропустили.

Подробности придётся узнать позже. Какие бы они ни были печальные.

Земля постепенно начала приближаться в процессе выполнения посадки. Вертолёт заходил на посадку тяжело. Будто сам устал вместе с экипажем. Небольшая вибрация шла по корпусу.

— ПЗУ включены, — произнёс я по внутренней связи, обозначая включение пылезащитных устройств.

Пыль и камни летели во все стороны, закрывая обзор впереди.

— Давление установлено. 30… 20… 10, — вёл отсчёт высоты Кеша.

Через пару секунд Ми-28 коснулся земной поверхности, и я опустил рычаг шаг-газ.

— Выключение, — выдохнул я, выводя рукоятку коррекции влево.

Несущий винт остановился, и я открыл дверь кабины, впуская прохладный пустынный воздух. Сухость ощутил мгновенно, а Кеша и вовсе начал чихать.

— Будь здоров! — крикнул я Петрову, который от очередного чиха чуть головой не ударился об фюзеляж.

— Спасибо. Как там в фильме говорилось: ' — Вот это драка была?', — сказал Иннокентий, снимая с плеча автомат.

Я кивнул и медленно выбрался из кабины. Прогнувшись от усталости в спине, я подошёл к Петрову. К вертолёту в это время подошли Хачатрян и Ибрагимов. Вид у каждого был уставший, как у бурлака на Волге. Я заметил, что у Рубена даже коленки вспотели и на комбинезоне проступили тёмные пятна.

— Командир, мы уже отсюда никуда. Базу атаковали. Ущерб пока ещё оценивают… ай, блин! — объяснил Хачатрян, облокотившись на фюзеляж Ми-28.

Он тут же отдёрнул руку, как будто обжёгся об вертолёт. Я сделал пару шагов к Ми-28 и увидел пробоину, края которой были острые.

— Наши вертолёты хорошо держат удар, — сделал вывод Рубен, потирая ладонь.

— Согласен. «Боевой мышонок», — похлопал я вертолёт в районе хвостовой балки. — Ждём команду техпомощи и дальнейших указаний.

В стороне, где сейчас шли боестолкновения, поднимались огромные клубы дыма. Разрывы были слышны всё чаще, а стрельба из пулемётов и зенитных установок не прекращалась.

Через 15 минут на горизонте показались два вертолёта Ми-8. Сделав круг над местом нашего приземления, они начали снижаться и произвели посадку на дорогу в сотне метров от нас. Как только вертолёты выключились, из грузовой кабины начали выскакивать солдаты и техсостав.

— Кстати, а что с редуктором случилось? — спросил я у ведомого.

Ибрагимов пожал плечами, посмотрев на Рубена.

— Командир, вот мамой десять тыщ раз клянусь! Хочешь верь, а хочешь нет. Говорю, как есть. Тысячекратно…

— Рубенчик, давай без прелюдий.

— Сан Саныч, я уже почти закончил. Эм… чтоб меня черти…

— Да говори уже! — хором сказали мы втроём.

— Понял, по-братски говорю. Скрежет какой-то, над головой зашумело, лампочка загорелась. А уже перед посадкой и давление масла в редукторе скакнуло, как Рашид на ту повариху…

Тут Рубену моментально прилетел кулак в плечо.

— Эу, я тебе что сказал⁈ Зачем так говоришь⁈ Я к ней подошёл по-братски… ну, по-мужски. И предложил отойти в сторону. Я не виноват, что там кровать была…

Я улыбнулся, переглянувшись с Кешей. Пока «братья по-разному» спорили, ко мне подошёл заместитель по инженерно-авиационной службе, прибывший с техниками.

— Сан Саныч, как тут у вас? Через полчаса топливозаправщик выйдет, чтобы вас дозаправить. Вам команда перегнать вертолёт, — сказал мне Евгений Михайлович Гвоздев.

— Да я уже понял. Что у нас на базе?

— Двое с осколочными ранениями. Один вертолёт сгорел. Похоже, что не зря мы по вашей команде всё расставили по базе.

— Рассредоточение техники — не самая надёжная, но необходимая мера для снижения потерь. Кстати, на борту Хачатряна действительно редуктор… того, короче. Нагрузок не выдержал, — указал я на другой Ми-28.

— Это как⁈ Такого не может быть, чтобы не выдержал, — удивился майор.

Для Гвоздева такое слышать странно. Но в моём прошлом подобная проблема была на первых образцах Ми-28. Главный редуктор ВР-28 пропускал только 3300 лошадиных сил, тогда как двигатели выдавали почти 4500 л. с. Отсюда и повышенные нагрузки на корпус и конструкцию редуктора. Соответственно и снижение его надёжности.

— Может. Видимо, не исправили конструкторы, — выдохнул я.

Пока Кеша и экипаж Хачатряна разговаривали с техниками, ко мне подошёл Дима Батыров. Вид у него был не самый спокойный. Я не успел ничего спросить, как он тут же начал рассказывать об ударе по базе.

— Там всё плохо. Ударили с миномётов и эрэсами. Куда охрана базы смотрела, мне непонятно. Техники побили у сирийцев достаточно. Такое ощущение, что знали, куда бить. Наши вертолёты стояли в разных местах, поэтому не столь сильно пострадали.

— Потери?

— У сирийцев есть потери, а у нас двое легкораненых. Зато по командному пункту не попали, — рассказал Батыров.

— Совсем? Даже в сторону КП не стреляли? — уточнил я.

— Да. Ни один снаряд не упал ближе 500 метров. А ведь там весь генералитет был. В машину Басиля Асада попали, но его там не оказалось. Он в другой ехал.

На последних словах Димона я призадумался. Вот уж действительно странно, что били по базе, по машинам сына президента, и всё мимо.

— Мда, ничего не меняется, — ответил я, скрестив руки на груди и пройдясь вдоль вертолёта.

Батыров на меня внимательно смотрел, ожидая продолжения разговора.

— Сань, вот это твоё выражение лица мне знакомо. Что у тебя там за выводы родились? — спросил Дима.

— Стандартные выводы. Очередной слив информации. Теперь уже со стороны тех, кто был с нами в подвале. Знали, куда и когда бить. К тому же дождались, пока выйдет наружу Басиль Асад.

Батыров почесал слегка небритый подбородок и покачал головой.

— Думаешь, что не вертолёты были целью?

— Наши машины — дополнительная цель. Либо противник хочет, чтобы мы думали, что били только по вертолётам.

Спустя несколько минут появился сирийский топливозаправщик в сопровождении БМП и ещё нескольких пикапов. Мой вертолёт быстро заправили и подготовили к вылету. Уже через пять минут мы с Кешей приступили к запуску одновременно с вертолётом Батырова, который забрал с собой и Хачатряна с Ибрагимовым.

На подлёте к базе Эт-Тияс я установил связь с руководителем полётами.

— 302-й, я Тифор-старт, посадку рассчитывайте на полосу. Далее вам встречающие подскажут, куда встать.

— Понял вас, — ответил я, рассматривая последствия удара по базе.

Ещё два часа назад здесь всё было спокойно. Тифор виделся опорной точкой в сирийской пустыне, ровный прямоугольник лётного поля в песках.

Над базой висел тяжёлый колпак дыма, солнце в нём вязло тусклым световым пятном. Вдоль периметра зияли воронки. На песке видна чернота от взрывов. Где-то ещё рвался боекомплект, который попал под один из снарядов душманов.

Вокруг аэродрома «нарезали» круги вертолёты сирийских ВВС, осуществляя облёт и поиск противника. Правда, надо было это делать раньше.

— Посадка, 302-й, — доложил я и начал заруливать по рулёжной дорожке.

Пришлось принять влево, чтобы объехать две воронки от разрывов эрэсов, попавшихся на пути.

Несколько вертолётов, стоящих на стоянке, были превращены в металлические скелеты. Переломанные лопасти выглядели как крылья у погибших птиц.

Пара топливозаправщиков, находящихся рядом со сгоревшими Ми-24, выглядела как закопчённые коробки.

— Выключение по готовности, — доложил я, зарулив на указанное техниками место.

— До вылета, 302-й.

Выйдя из кабины и спрыгнув на бетон, я осмотрелся по сторонам.

Два самолёта МиГ-23 на дальнем краю полосы в капонирах дежурного звена превратились в чёрные пятна. Даже фонарь кабины спёкся и сполз в сторону стеклянным бликом. Позади МиГ-23 в воздух поднимался густой дым, пахло горелой резиной, керосином и металлом.

Вокруг суетились люди: солдаты в пыли, пожарные машины с чёрными от копоти бортиками, заливающие водой горящий ангар с обрушавшейся крышей. Там раньше был склад. Теперь же зияла выжженная дыра.