Сирийский рубеж 3 (СИ) - Дорин Михаил

Дальность большая, так что различить позиции боевиков не так уж и просто. Тем более что ракеты будут падать на цель сверху, будто мины из миномёта.

Я аккуратно откинул гашетку ПУСК. На индикаторе лобового стекла высветилась дальность. Скорость на приборе 220, а рука уже готова отклонить ручку управления на себя и выполнить «горку».

Осталось запомнить ориентир в момент пуска.

Стрелка указателя скорости на нужной отметке. Оружие готово. Работать по противнику с такой дальности, да ещё и неуправляемой ракетой, в этой жизни приходилось нечасто.

— 7.3… 7.1… 6.9. Внимание, манёвр! — скомандовал Кеша.

Ручку управления начал брать на себя. В голове отсчитываю секунды, чтобы как можно чётче задрать нос вертолёта.

Перед глазами уже голубое небо, а шкала угла тангажа на командно-пилотажном приборе начала подходить к значению в 20°.

Тело слегка прижало к креслу, а дыхание остановилось. Каждая клетка организма напряглась.

— Пуск! Выход влево! — доложил я, нажимая на гашетку.

В небо ушли несколько ракет С-13, отбрасывая дымный след. Вертолёт слегка тряхнуло, но не более того. Зато во рту совсем пересохло.

Ручку отклонил влево по диагонали. Крен быстро увеличился.

Склоны сопок всё ближе. Напряжение нарастает. Вот он момент. Тот самый, когда ты преодолеваешь рубеж внутри себя!

— 311-й, манёвр! — услышал я голос Хачатряна в эфире, отклоняя ручку управления на себя.

В стороны летят тепловые ловушки, отбрасывая яркие блики в зеркала заднего вида.

— Оу, оу! — заволновался Кеша.

— Смотри на приборы!

— 180… 160… 150, — продолжал отсчитывать скорость Иннокентий, пока вертолёт разворачивался на «горке».

Больше гасить нельзя, иначе не получится выполнить поворот и спикировать точно на обратный курс.

— Крен 45… 55! — считает Кеша.

Краем глаза вижу, как отработал Хачатрян и тоже пошёл маневрировать.

Так и было задумано. Интервал должен быть минимальный, чтобы противник не опомнился.

Ми-28 резко развернулся. Чувствую, как хвост занесло, а левую педаль пришлось дожимать сильнее. Наклоняю нос. На авиагоризонте угол тангажа чуть больше 30°.

Перед нами только дым и песчаная поверхность пустыни. Ощущение, что сейчас лбом ударюсь в остекление кабины.

— Скорость 210… 220… 240, — отсчитывает Кеша.

Плавно отклоняю ручку на себя и отворачиваю вправо на повторный заход. Вертолёт слегка качнулся из стороны в сторону. Выровнял его по горизонту.

— Вышел влево. Вух! — услышал доклад от Рубена, который не отставал от меня.

И тут пошла справа ракета. Надо быстрее маневрировать, но серый дымный след устремился дальше.

— Ракета по вам! Нет… отставить! Влево уходи, — громко кричал авианаводчик.

Но влево не уйти. Там на боевой курс выходят наши Ми-24.

— Ещё пуск! Манёвр, манёвр!

Да где же эта проклятая ракета⁈

— Я не вижу, Саныч! — прокричал Кеша, когда я снизился к самой земле.

Ручку управления отклонил вправо, чтобы уйти от столкновения с позицией сирийской артиллерии. В эфире в это время стоял кромешный ад.

Небо расчертили пуски НАРов и серые извивающиеся спутные следы ракет. Тепловые ловушки летят во все стороны.

— Маневрируй, маневрируй! — кричал с надрывом в эфир авианаводчик.

Секундная тишина, и слева произошла яркая вспышка. А в наушниках начала вещать РИта.

— Пожар правого двигателя! Пожар левого двигателя!

Глава 27

Время растянулось, будто бы тягучая жевательная резинка. И подобно её непонятной химической консистенции, начался шквал докладов. Слова не разобрать. Ровный голос речевого информатора перебивал все попытки сирийских командиров ворваться в эфир.

— Саныч разворот! — подсказал мне Кеша, но я уже начал закладывать большой крен, чтоб развернуть вертолёт как можно быстрее.

Я бросил взгляд на приборы, чтобы понять происходящее. Моментально успел запомнить параметры и оценить состояние вертолёта. Обороты несущего винта 95%, что является нормой. Температура газов в двигателях без изменений. Световые табло не горят. И тут же всё понятно становится — РИта кричит на канале управления, а не у меня с Кешей на борту.

— 817-й, 817-й! — прорвался запрос позывного в эфире.

Вне кабины всё сумбурно. Спутные следы ракет постепенно остались позади. Яркая вспышка, что была слева, оказалась не взрывом ракеты ПЗРК, а тепловой ловушкой. Но кто тогда горит⁈

— 311-й, борт… порядок. Ушёл влево, стою в вираже, — прокряхтел Хачатрян, которого я заметил в паре километров от себя.

— 817-й, 817-й! 817-й, Карату! — продолжает запрашивать авианаводчик кого-то из экипажей.

Бегло пересчитал всех своих. Четыре «шмеля» Ми-24 на боевом курсе, или уже выходят из атаки.

Один сирийский Ми-24 работает в районе Пальмирского треугольника, отстреливая ловушки и выполняя разворот.

— Да кто ж тогда горит! — выругался я в пустоту.

Под брюхом Ми-28 пронеслась каменистая почва сирийской пустыни. Отдельные позиции правительственных войск, ещё вчера занятые солдатами, разбиты и перепаханы разрывами снарядов.

Секунды ожидания развязки тянулись, превращаясь в один стоп-кадр. Пока я не увидел горящий Ми-24, несущийся к земле.

Он был далеко от нас. Как раз на окраине городка Байрат, который должна была пройти большая колонна техники.

Вертикальная скорость у этого вертолёта слишком большая. Шасси не вышли, а сам Ми-24 то задирает нос, то клюёт им. И с каждым мгновением он всё ближе и ближе к земле.

— Прыгай! Прыгай! — зажал я кнопку выхода на связь, в надежде быть услышанным.

— 8… 17-й, не тянет! Встречай… — прозвучал в эфире обречённый голос.

На арабском языке…

Вертолёт резко отвернул и столкнулся с землёй в районе Пальмирского треугольника. Взрыв был такой, что огонь поднялся на небывалую высоту. Даже с такой дальности было видно, как в стороны разлетелись огромные обломки машин и техники.

Всё указывало на то, что Ми-24 столкнулся с колонной боевых машин, у которых взорвался боекомплект.

— 817-й, 817-й! — продолжали запрашивать экипаж, но это уже не нужно.

— Твою мать… — выругался кто-то в эфир на русском.

А тем временем мы вновь вышли на боевой курс. Сложно после такого собраться, но нужно работать. Никто другой за нас это не сделает.

— Цель… вижу, — произнёс я, ожидая команды от авианаводчика.

Склоны высоты 939 заволокло дымом. Кое-где видно, как рвётся боекомплект, вспыхивая небольшими пожарами.

— Карат, я 302-й, на боевом, цель вижу, — повторил я, поскольку авианаводчик молчал.

— 302-й, понял. Работу разрешил, — услышал я команду от него.

В голосе ПАНовца чувствовалась усталость и некая тяжесть.

— 311-й, справа. Цель вижу, — выдохнул Рубен.

Его вертолёт был виден уже в зеркале. А вот Кешу по-прежнему неслышно.

— Кеша, мы на боевом, — сказал я, но Петров не отвечал.

Пора бы уже и отсчёт дальности давать, но мой оператор молчал.

— На боевом, — повторил я.

— Да… цель… вух. Цель по курсу. Дальность 7.4…7.2… 7.0…

Я уже был готов отклонить ручку управления и дать залп оставшимися неуправляемыми ракетами. Слева виднелся ориентир для начала ввода в пикирование — небольшое укрепление сирийской армии, над которым развевается флаг страны.

На индикаторе отсчитывалась расчётная дальность до цели. Палец аккуратно лежал на гашетке ПУСК. В висках пульсировало. Ещё немного и надо задирать нос…

— 302-й, я Карат. Работу запретил! Запретил! Отставить! — протараторил авианаводчик.

Не самый лучший момент, чтобы что-то отменять.

— Понял. 311-й, работу запретили, разворот влево. Про отстрел не забывай, — сказал я, вводя вертолёт в резкий разворот.

— 2-й, 316-му, — запросил меня командир группы Ми-24.

— 316-й, аналогично.

Группа вертолётов Ми-24 тоже начала выполнять отворот, но только в левую сторону. Больше на боевой курс никто не выходил.

Выровняв вертолёт, я посмотрел в сторону Байрата. Там продолжало всё гореть. В воздух взлетали обломки, и вздымался чёрный дым от уничтоженной техники.