Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2019 - Коллектив авторов

Что такое чань? Это едва ли не единственный способ сегодня возвратиться в «исконное» состояние, когда ты можешь почувствовать пульс бытия. Вот почему чаньцы столь редки, а редки они в чрезвычайной степени. Говорящий о чань не знает чаня, ну и т. д. Почему так? Потому что путь нам преграждают слова. К бытию сегодня есть один способ доступа – полностью освободиться от власти слов; именно от власти; стереть командную высоту «вербально-познавательного» процесса, словно мел с доски. Вот почему сказать «в Начале (или просто: вначале) было молчание» равнозначно тому, чтобы сказать: «в Начале было бытие».

Хайдеггер, однажды понявший кармический трагизм наступившей мировой Ночи, за постижением бытия (за ключом к нему) отправился к ранним греческим философам, в частности к Гераклиту. Гераклит – это чанец шестого века до нашей эры. И германский мастер докопался-таки до ответа на вопрос, как же понимали эти истинные мудрецы-простецы (еще не зараженные «умствованием») сакраментальное понятие Логоса: того, что «было в Начале».

λόγος ранние древние греки понимали как бытие. Так-то оно так, но как они трактовали суть, сердцевину бытия? Ведь человек не бытийствует совсем вне слова. Вне слова мы человека не знаем, та пред-ранняя, внесловесная, эпоха «магического человека» ни в какой форме до нас не дошла. (Быть может, лишь Чжуан-цзы и даосы той поры что-то нам о ней намекнули.) Хайдеггер пишет: «…это не слово. Он изначальнее слова, он есть предисловие ко всякому языку. <…> Это прималчивающийся человеку край. Прималчиваясь к человеческому существу, этот край возвращается в свою собственную тишину и, будучи таким возвращением, он есть уход в остающийся открытым Исток…» (перевод А. Шурбелева).

Здесь тонко схвачен чаньский характер слова: того самого, которое должно быть удерживаемо на священном пограничье.

Соответственно этому древнейшему пониманию Логоса перепрочтем начало Евангелия от Иоанна. «В начале было Бытие, и Бытие было у Бога, и Бытие было Бог. Оно было в начале у Бога. Всё чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть». Воистину блестяще чаньское в своей «тавтологичности» сообщение.

Нигилистическая эпоха, функционерами которой мы являемся, утратила способность прикасаться к бытию, занявшись исключительно тайной жизни. Уже Ницше приравнивал бытие к жизни, не ощущая меж ними различия. Вот почему, я полагаю, есть принципиальная разница между поэтами и поэтами. Между рудознатцами слова, охраняющими его пограничность, и словесными идолопоклонниками. Одни служат жизни, другие – бытию.

В нас всех Богов укрыты имена

Когда философия превращается в искусство словесно-понятийной артистичности, интеллектуального щегольства, она перестает быть философией. Когда музыканты устремляются к звуковой виртуозности и к артистическому эффекту, они теряют музыку, ее сущностную истину. Когда режиссер стремится показать максимум игровых возможностей своего коллектива, он теряет пьесу, ее целостную «жизнь-в-себе». И т. д., и т. д.

Вот почему для тех, кто мечтал или мечтает прорваться сквозь морок, в том числе сквозь морок конвенций, искусство – ловушка. Оно – сладкая иллюзия истины. Высшее, на что способен поэт (в любой области), – ощущать иногда пограничье, интуитивно трогать зыбкую грань, отделяющую мир, запертый в слова, символы, в концепции смыслов, и мир несказанный, мир потаённый.

«Содержание» стихов, по Сосноре и Бенну, подверстывается в некоем импровизационном ритме элана под звуковую магму суггестии. Оно проходит контрабандно, говоря, собственно, не от лица поэта. Поэт создает чару для воздействия, в сущности, чуждой ему силы.

Слова тщетны, поскольку Б-г в словах не присутствен (лишь каббала настаивает на присутствии в 22 буквах шехины, однако это сугубо замкнутый «проект», и мы в него не встроены в любом случае); мы выброшены в слова как в эрзац; весь наш цивилизационный мир потому и враждебен универсуму и самой Земле в ее сакрально сущем, что он насквозь стал эрзационным, превращающим реальность в понятийную виртуальность, в систему измышленно-воображаемого, абстрактного, миражного.

С помощью слов человечество соорудило исторический проект, поставив себя (благодаря обожествлению интеллекта) над сущим. Оно попыталось обмануть себя, объявив интеллектуализм сакральным мистическим даром. Словесный язык – это кость, которую нам бросили, эта кость – интеллект, который мы грызем и грызем, полагая, что там что-то есть. Но в этой игре есть лишь самовозбуждение эго. Миллионы эго, рычащих друг на друга возле этой кости.

В метафизическом (сверхфизическом) смысле важно направление пути. Ни один путь никуда не ведет. Все целеполагания обманны. Какое же направление взяла наша словоцентричная (слово было взято почти исключительно в интеллектуальном аспекте) цивилизация? Покорение природы, то есть истребление сущего, нам данного, в том числе и как часть нас самих. С помощью слова-интеллекта можно только вспарывать реальность, подвергать ее анализу и вивисекции, разлагать на все более мелкие части, не просто нарушая все правила и инстинкты целомудрия и деликатности, но кощунственно выдергивая из нее ее «внутренние органы». Именно это вспарывание вкупе с вивисекцией и возбуждает словоцентричного человека, приводя его в экстаз самодовольства. Упоение интеллектуализмом мы наблюдаем ныне неслыханное. Сущее загнано в угол. Цель почти достигнута.

В стихах переводимо лишь «содержание», «форма» непереводима. Непереводима «музыка». Но можно ли пенять на удивительную переводимость Бенна, стихи которого сплошь содержательны, рельефны в смысловых и экзистенциальных посылах несмотря на все заявления поэта об автохтонности формы, довлеющей в истинной поэзии? Бенну хотелось бы, чтобы его поэзия была свободна от содержания, ибо он, как и Соснора, утомлен историческим проектом и инстинктивно (да и не только инстинктивно) ему враждебен. Однако, к счастью для читателей, стихи его трогают именно простыми душевными смыслами.

Декабрь 2018

Примечание:

Николай Болдырев – автор трудов о В. В. Розанове, Андрее Тарковском, Р.-М. Рильке, нескольких эссеистических и поэтических книг; переводчик. Живет на Урале.

Вячеслав Кожемякин

Будничность манеры поэта

О стихах Виктора Обухова (4–2018 ПМ)

Виктор Обухов со всех сторон – самый обычный поэт. Нам легче перечислить, чего Виктор НЕ делает, чем отметить хоть что-то из ряда выходящее в его стихах.

Он не цитирует латинских и греческих авторов. Не употребляет обсценной лексики.

Не показывает блестящей (птицеловьей) наружной звуко-фонетической игры, напротив, избегает явного воробьиного щелканья букв. Не делает темой своих стихов события бурной и примечательной биографии, к примеру, войну, авантюры, страдания, разнообразные психбольницы, тюрьмы, разводы, убийства и прочие крутые повороты.

У Виктора в стихах не встретишь ничего вроде «выжигал свое имя гвоздем в бараке»…

Но если всего этого нет, о чем же пишет Виктор? Если нет стилистических и постмодерных цитат, КАК же вообще пишет Виктор? О ЧЕМ И