Ермак. Князь сибирский - Сергей Егорович Михеенков

Ермак во время своего стремительного похода в Сибирь добрался и до Чинги-Туры и разорил её. Научно доказать это нельзя. Раскопки не проводились. Культурный слой во время поздних застроек уничтожен. Но сибирские казаки установили памятный крест у места предполагаемой высадки русских бородачей. Народная память на пустом месте не живёт…

Глава шестая

Чувашев мыс

Со всех концов Сибирского царства, по всем дорогам и тропам стекались к столице Сибири воины. Стычка в урочище Бабасан и бой у Карачина-острова дали понять Кучуму, что Ермак не остановится, что цель его похода за Камень не зипуны и не табуны лошадей, а он, великий хан. За ним пришли русские бородачи, чтобы на верёвке увести за горы, за Волгу – в Москву и бросить к ногам Грозного Ивана. Но эти двое суток, которые казаки вынуждены были провести у Бабасана и Карачина-городка, дали возможность Маметкулу собрать войско. И Маметкул его спасёт. Его и Кашлык.

Уже вторые сутки, как только рыбаки с Иртыша принесли весть о том, что ермаки приближаются на своих перегруженных стругах, из городских посадов люди бежали в тайгу, на болота. Те, кто принял ислам, ушли первыми. Телохранители-уланы Кучума пустили слух, что русские везут на стругах огромные кресты, на которых будут распинать правоверных. Людей это пугало больше, чем чума.

Алей не возвращался. Может, напрасно он не верит визирю? Может, прав карача?

А между тем Ермаков ертаул на лёгких берестяных лодках-каюках пробирался вдоль берега, заросшего кустарником. В каждом каюке сидели по два казака: один держал на коленях готовый к делу самопал, а другой грёб коротким, как заступ, веслом, обмотанным тряпьём, чтобы гасить плеск воды. Время от времени по сигналу старшего каюки останавливались. Казаки прислушивались, ощупывали цепкими глазами берег. И снова, тоже по жесту старшего, каюки стремительными рывками двигались вперёд. Наконец впереди на высоком обрыве мелькнули дальние костры, а немного погодя послышались гул голосов, конское ржание, стук топоров и грохот падающих деревьев. Ертаул притих. Дальше плыть не решились.

– Похоже, засеку рубят, – тихо сказал один из казаков.

– Похоже, – отозвался с кормы другой.

– Надобно точно дознаться.

Каюки пристали к берегу. Их легко выдернули на песок и спрятали в кустарнике. Двоих оставили охранять берестянки. Остальные тихо пошли берегом прямо на огни. Вскоре залегли. Мимо промчался конный чамбул. Всадники в лохматых шапках на низкорослых конях были хорошо видны на фоне гаснущего неба. Дальше идти было опасно.

Вернулись скоро. Гребли по очереди. Каюки встречь течению летели, будто под парусами. Когда явились в шатёр Ермака, атаман выслушал их и приказал тут же собирать круг.

На кругу его ждала неожиданная неприятность. Часть молодых казаков, видать, испугалась, что с большой ратью сибирцев они не справятся.

– Ну, что пригорюнились, казаки? Неужто весь дух вышел? – посмеивался над молодыми Иван Кольцо, сверкая своими огненными глазами. В них горел то ли азарт предстоящей битвы, то ли злость на своих боевых товарищей, которые перед, быть может, главной битвой вдруг усомнились и в своих силах и вере, и в вере и силах всех казаков, атаманов и есаулов.

«Вид многочисленной рати Кучума, – писал Р. Г. Скрынников, – произвёл сильное впечатление на молодых казаков. Некоторые из них, поддавшись панике, “восхотеша тоя нощи бежати”. Отступление неизбежно привело бы к гибели всего отряда. Но Ермак не для того преодолел все преграды, чтобы отступить, будучи у самой цели».

Можно предположить, что много горячих и проникновенных слов было сказано на кругу атаманом. Не сразу проникли они в сердце каждого охваченного заразой сомнения. Высказывался не только Ермак, но и другие атаманы.

– Большую силу собрал хан, чтобы заставить нас повернуть назад, – обратился к казакам Матвей Мещеряк; был он не охоч на слово, на кругу, когда говорили другие, больше помалкивал, но тем весомее было его скупое слово. – Но в его войске мало воинов. Охотники – хорошие стрелки, но они не знают строя и боевого порядка. Батько! – обратился он к Ермаку. – Веди нас! И ангелы-хранители да не покинут нас в трудный час! – И Мещеряк широко перекрестился.

Напутственную речь произнёс и старец Илларион. Когда начались схватки с татарами и казакам приходилось сходить на берег и биться, держа правильный строй, Ларюшка надел кольчугу, железный шлем, взял в руки самопал и встал в строй как обычный казак. Ничем он старался не выделяться среди всей Ермаковой дружины. И только в краткие минуты перед боем наступало время, когда главным в войске становился он. Он причащал, исповедовал, укреплял словом молитвы и простым словом, идущим из самых глубин православной души, своих братов-казаков.

Вот и теперь станица, бряцая оружием, молча проходила мимо него. А он взмахивал кропилом и пел, рокотал горловым басом сугубую молитву. И каждый проходящий мимо него принимал эти слова, обращённые к нему, как будто сходящие с небес.

– …и да бежат от лицо Его ненавидящие Его!.. – рокотал старец.

А казаки шли и шли мимо, орошаемые святой водой, привезённой попами из самой России, с Оки, с Днепра и Волги. Прошёл Третьяк Стругин с перевязанной головой. Прошёл Данило Зубец в обнимку со своим оскордом на длинном черене; никогда ни на струге, ни на берегу не расставался он со своим надёжным оружием. Прошёл Черкас Александров, которого его сотня с некоторых пор стала называть Иваном по прозвищу Гроза. Потому что и на самом деле он был с самого рождения крещён Иваном, а Грозой его прозвали за то, что он редко был весел и свою сотню держал в строгости. Прошёл Фома Силыч, именуемый Фемкой. Дождь святой воды щедро окропил его лицо, грудь и налучь с длинным луком. Прошли другие. Казаки тут же занимали свои струги. Разбирали оружие. Проверяли припасы. Что-то подбирали поближе под руку, потому что в любой момент это могло быть пущено в дело. Кто садился за вёсла, кто за руль, кто к кормовой пушчонке. Каждый знал своё место.

– …даст силу и державу людем Своим! – рокотали небеса над казачьей станицей, изготовившейся к решительным действиям.

Ермак садился на струг последним.

– Дрожит молодёжь, Тимофеич, – шепнул ему Матвей Мещеряк.

– Дрожит, – кивнул Ермак. – И пускай подрожит. Только бы, когда до дела дойдёт, не дрогнули. Ты, Матвей, стань средь них. Подбадривай. Помогай и словом, и саблей.

– Нёшь не понимаю. Подмогну.

Молодых кое-как угомонили. Втолковали им, что возвращаться теперь не впору: по утрам уже морозит, по рекам забереги пошли, ледок стал нарастать, так что и днём даже в солнечную погоду не до конца обтаивает; нет запаса продовольствия; одежда износилась, а другой тёплой нет. Зато всё можно взять в Кашлыке, в ханском дворце, в