Путь в Европу - Сборник статей

Евгений Ясин: Каковы сейчас полномочия вашего президента?

Ярослав Браткевич: Он наделен широкими полномочиями в области внешней политики и национальной обороны. Он назначает и отзывает послов, ратифицирует международные договоры, назначает руководителей вооруженных сил. Он вправе объявить военное положение и частичную либо всеобщую мобилизацию. Кроме того, президент назначает премьер-министра и руководителей высших судебных органов. Он имеет право вето на принимаемые парламентом законы, для преодоления которого требуются три пятых голосов депутатов. Не буду перечислять все его полномочия. Важно то, что, несмотря на их обширность, они не позволяют президенту монополизировать власть. Он не может осуществлять кадровые назначения без согласования с премьер-министром, а назначать премьер-министра – без согласования с парламентом…

Евгений Ясин: Это и наш президент не может.

Ярослав Браткевич: Однако польский президент, в отличие от президента российского, лишен возможности роспуска парламента в ответ на несогласие последнего с президентской кандидатурой на должность премьера. Это – во-первых. А во-вторых, если парламент по итогам выборов формирует коалицию большинства и предлагает своего кандидата в премьеры (а таким правом он наделен), то у президента нет оснований этого кандидата не назначить. Активная роль президента в формировании исполнительной власти предусмотрена только на тот случай, если сформировать коалицию большинства парламент оказывается не в состоянии. Показательно, кстати, что на протяжении всего посткоммунистического периода президенты и премьеры представляли у нас, как правило, разные партии. Вот и после последних парламентских выборов, на которых президентская партия потерпела поражение, президент вынужден был назначить главой правительства лидера новой коалиции.

Игорь Клямкин: Но какое-то время президентский и премьерский посты были у братьев Качинских, представляющих одну партию. Можно ли считать, что в это время наблюдались тенденции к монополизации власти? Ведь вы сами говорили, что Качинские опираются на традиционалистский электорат, который всегда и везде ориентируется на властную монополию…

Ярослав Браткевич:

Сквозь призму российского политического опыта происходящее в Польше может представиться в искаженном свете. Польша, повторяю, страна демократическая, входящая в сообщество европейских демократий. А при демократии любой политик понимает, что отход от ее базовых принципов может лишить его и его партию политического будущего.

При демократии все знают, что власть навсегда никому не гарантирована, что сегодня она у одних, а завтра будет у других, если того захотят избиратели. Тем более что традиционалисты среди них в Польше не доминируют. Какая при таких обстоятельствах может быть монополизация? Ну, получила партия президентскую и премьерскую должности – дальше что? Ведь для монополизации власти нужны рычаги, нужны инструменты, а где их взять?

Андрей Липский: Многие упрекали братьев Качинских в том, что они под лозунгом выкорчевывания из госаппарата остатков коммунистической номенклатуры и бывших «агентов КГБ» пытались создать новую, зависимую от них элиту. Те самые рычаги, о которых вы говорите.

Ярослав Браткевич:

Насчет такого замысла я не осведомлен. Но у меня не вызывает сомнений, что в своем стремлении «навести порядок» братья Качинские попытались опереться на спецслужбы. Как известно, на спецслужбы опирается обычно и любой властный монополист. Но при демократии они опасаются быть обвиненными в том, что их используют в политических целях. Этого опасаются, кстати, не только спецслужбы. Когда, например, варшавским прокурорам показалось, что их деятельность пытаются политизировать, они взбунтовались.

Разумеется, трансформация демократии в режим политической монополии, как известно из мирового опыта, вполне мыслима. Но – лишь при определенном состоянии элиты и общества. Ничего похожего на такое состояние в Польше сегодня не наблюдается. Люди могут быть чем-то недовольны, но они уверены в том, что стабильность и развитие могут быть обеспечены только демократической конкуренцией за доступ к власти и ее сменяемостью, а не передачей ее в собственность каким-то политическим силам и лидерам.

Да, в Польше можно прийти к власти, опираясь на традиционалистский электорат. Но опора эта, как показали последние парламентские выборы, не очень надежная. Ее можно использовать только при электоральной пассивности модернистского большинства, что и произошло два года назад. А на выборах 2007 года к избирательным урнам пришло почти на 15% больше людей, чем на предыдущих. Пришли жители больших городов, пришла молодежь. И вы бы видели огромные очереди перед нашими консульствами за рубежом!

Эти люди, в основном молодые, придавали выборам судьбоносное значение вовсе не потому, что опасались монополизации власти, т. е. возвращения к тоталитарным порядкам. Они понимали, что ничего такого не будет и быть не может. Но они не хотели и того, чтобы польская демократия приобретала традиционалистский оттенок.

Игорь Клямкин: У меня, кажется, появляется возможность вернуться к моему первому вопросу, ответа на который пока не прозвучало. Речь, напомню, шла о причинах переструктурирования польского партийно-политического пространства. Насколько я понял, противоборство либералов и экс-коммунистов сменилось противостоянием модернистов и традиционалистов. Если это так, то чем они друг от друга отличаются и чем вызвана сама эта смена игроков на политическом поле?

Ярослав Браткевич:

В 1990-е годы многим казалось, что основная линия политического размежевания по-прежнему пролегает между «Солидарностью» и экс-коммунистами. И не потому, что одна сторона опасалась реставрации коммунизма, а другая хотела его реставрировать. Мы знали, что люди вроде Квасневского, вышедшие из Социалистического союза студентов, и в 1980-е годы охотно ездили на Запад, что им не были чужды западные ценности. Они даже чувствовали себя несколько неловко, чувствовали себя коммунистами поневоле. Поэтому никто и не опасался, что они через черный ход вернут Польшу в коммунизм.

Это была не столько борьба идей и ценностей, сколько борьба биографий. Биографий «подлинных» и «неподлинных». Люди, которые служили коммунистической системе, воспринимались их оппонентами как «неподлинные»: они сломались, попали на удочку идеологии, которая выглядела чужой и чуждой даже в глазах простых поляков. И если миллионы среди них пошли за «Солидарностью», то это значит, что они не побоялись бросить коммунизму вызов, что они повели себя по-польски, по-рыцарски, отважно. Такие люди спрашивали себя и других: почему же после того, как коммунизм рухнул, страной должны руководить те, кто в свое время прогнулся, обнаружив свою «неподлинность»? Нет, говорили они, на это вправе претендовать лишь те, кто в свое время проявил характер, не скрывал своей приверженности другим, не коммунистическим ценностям и отстаивал их с риском для себя.