Путь в Европу - Сборник статей

Но когда деньги ЕС находят адресата, способного ими воспользоваться на заданных условиях, результаты обнаруживают себя очень быстро. Жизнь людей меняется порой прямо на глазах, становится несопоставимо более комфортной. Один только пример. Я живу недалеко от Варшавы в небольшом городке (15 тысяч жителей). Бедный такой был городок – ни центрального отопления и водоснабжения, ни средств на обустройство у местных властей. И вот когда Польша вошла в ЕС, появились энергичные и предприимчивые люди, их выбрали в орган местного самоуправления, они взяли в банках кредиты и получили право на получение денег ЕС. Прошло всего три года, а в городке уже есть отопление, водоснабжение, ясли, гимназия, поликлиника. Подъездную дорогу еще, правда, ремонтируют, но все автомобилисты понимают, что скоро будет и дорога. Так что программы ЕС исполняют сразу две важные роли: это и безвозмездная помощь, и мощный стимулятор деловой инициативы – как властей, так и бизнеса. Малого и среднего – в первую очередь.

Ежи Рутковский:

Я хочу кое-что уточнить.

Во-первых, суммы, которые мы получаем от ЕС на развитие, реально меньше названных, потому что Польша тоже вносит свой финансовый вклад в формирование фондов Евросоюза. Но и за вычетом наших собственных взносов суммы эти все равно очень большие.

Во-вторых, не все деньги, выделяемые Евросоюзом, предполагают их получение только при вложении получателем собственных средств. Скажем, на сельское хозяйство это условие не распространяется. Когда мы еще только вели переговоры с Брюсселем о вступлении в ЕС, польских крестьян пугали: мол, наши мелкие семейные фермы не выдержат конкуренции и рухнут. Но получилось с точностью до наоборот. Потому что крестьяне получили деньги на развитие сразу, никаких собственных дополнительных вложений от них не требовалось. Они получали деньги просто по факту владения земельным участком, причем сумма этих денег определялась исключительно его размером. И наши фермеры первыми почувствовали выгоды от вступления в Евросоюз, чем их поначалу пугали.

Ну а в большинстве других случаев получить деньги ЕС и в самом деле непросто. Любой проект требует тщательного экспертного обоснования, не говоря уже о вложении собственных средств. Поэтому значительная часть выделяемых денег не использовалась вообще. Но эффект их реализации очевиден, и он, уверен, будет стимулировать инициативную деятельность как властей разного уровня, так и бизнеса.

Евгений Ясин:

Мы незаметно перешли к взаимоотношениям Польши и ЕС. Но об этом нам предстоит еще говорить отдельно. Пока же давайте остановимся. Тем более что сначала мы хотели бы расспросить польских коллег о том, как устроена в Польше политическая система, насколько она эффективна. Этой темы мы уже тоже касались. Учитывая отмечавшиеся здесь особенности политического процесса в Польше, она вызывает повышенный интерес. Уступаю свое место модератора Игорю Клямкину.

Политическая и правовая система

Игорь Клямкин:

С этих процессов есть смысл и начать. Переструктурирование партийно-политического пространства, происшедшее в последние годы в вашей стране, происходит и в других посткоммунистических странах. Но в Польше, если сравнивать ее с некоторыми новыми членами Евросоюза, оно выглядит довольно-таки своеобразно.

При взгляде со стороны это выглядит новым конфликтом ценностей, принципиально отличающимся от того, который имел место во времена противостояния либералов из «Солидарности» и экс-коммунистов. Это так? Если да, то в чем суть этого конфликта? Какова его политическая природа? И чем можно объяснить, что рядом с двумя основными противоборствующими силами – «Гражданской платформой» и партией «Право и справедливость» – возник новый левый полюс (я имею в виду блок «Левые и демократы»), консолидирующий политиков, в 1990-е годы политически несовместимых? Таких, например, как Геремек и Квасневский?

Ярослав Браткевич:

Прежде всего замечу, что переструктурирование политического пространства происходило у нас на протяжении всего посткоммунистического периода. Если парламентские выборы 1989 года стали триумфом «Солидарности», то после выборов 1991 года в парламенте оказалось 29 политических партий, клубов и депутатских групп. Понятно, что долго так продолжаться не могло. При такой дробности политического представительства невозможно было сформировать ни парламентское большинство, ни стабильное правительство, опирающееся на большинство. Тогда у нас были коалиционные правительства меньшинства – слабые, неустойчивые и постоянно сменявшие друг друга.

Но уже к выборам 1993 года наметилась консолидация разрозненных политических сил – кроме тех, которые образовались при распаде «Солидарности». После этих выборов в парламенте оказалось всего шесть партий и блоков. А еще через четыре года, в 1997-м, их число уменьшилось до пяти, причем в Сейме отчетливо обозначились две доминирующие силы: с одной стороны, праволиберальный блок, склеивший наконец-то осколки «Солидарности» и сформировавший правящую коалицию, а с другой – экс-коммунисты («Союз демократических левых сил»). Последние не сумели повторить свой успех 1993 года и были оттеснены в оппозицию. Но и эта партийная конфигурация, как со временем выяснилось, оказалась преходящей…

Игорь Клямкин:

Такого рода изменения происходили и в России. Но, во-первых, либералы в ходе этих изменений постепенно вытеснялись с политической сцены. А во-вторых, со временем они привели к монополизации всей власти одной политической группировкой.

Реально у нас теперь одна партия – Кремль, которая искусственно, используя законодательные и административные рычаги, переструктурировала политическое пространство в своих интересах. Когда мы встречались с литовскими коллегами, они говорили, что возможность захвата государства теми или иными группами влияния существовала и в Литве, но была заблокирована консолидированной ориентацией политического класса и общества на интеграцию в Евросоюз и последующим вступлением в него. В Польше такой сценарий был исключен?

Ярослав Браткевич:

Ориентация на Европу и вхождение в нее – это, конечно, важно. Но ведь ориентация эта проявлялась и в том, что мы с самого начала строили именно демократическую политическую систему, в которой само появление претендентов на властную монополию было исключено. Для такого политического субъекта, как «Кремль», в ней просто не было места. И если партийная конфигурация у нас менялась, то не по указанию какого-то верховного начальства, а под влиянием происходящих в жизни перемен и поступающих из нее импульсов. По этой же причине в 1990-е претерпела некоторые изменения и сама наша политическая система.