Изгнанница Ойкумены - Генри Олди

Что?

Он не знал – что. Зато он знал каждого, кто пришел. Адмирал Теодор ван Фрассен. Королева ноотехники Анна-Мария ван Фрассен. Фердинанд Гюйс, директор интерната «Лебедь». Супруги Рюйсдал, Линда и Фома. Интернатский врач Клайзенау. Герцог Оливейра-ла-Майор, уроженец Террафимы – два года назад он эмигрировал на Ларгитас в связи с какими-то династическими конфликтами. Вид на жительство герцог получил быстрей обычного. Юсико Танидзаки, уроженка Сякко; пси-хирург. Семья Сандерсонов с сыном Гюнтером – ему доктор ван Фрассен успешно купировала первую инициацию. Дряхлый маркиз Трессау; рядом – дылда Уве…

Со стороны Зоммерфельдов не было никого, даже родителей Николаса. Не было и Фридриха Рейнеке, двоюродного деда Регины – старик умер прошлой зимой.

Это не они, думал Бреслау. Это она. Если надо составить чью-то биографию – возьми окружение человека. Не ошибешься. Человека брать не обязательно; пусть гуляет. Окружения хватит с избытком… Я – тоже часть ее жизни. Почему я всякий раз нервничаю? Не люблю кладбищ. Еще этот ноктюрн – бас с трубой, сухой и шершавой, как наждак…

Когда, все так же молча, собравшиеся начали расходиться, он задержался у обелиска – один. Гранитные люди смеялись, словно знали что-то, неизвестное Бреслау. Коза, и та глядела с насмешкой. Или это ему чудилось? Закрывая ставший ненужным зонт, Бреслау вспомнил, как прожил месяц после злополучной бомбардировки Шадрувана – боясь, что сойдет с ума. Нет, не из-за карьеры, обвалившейся в одночасье. И не из-за мук совести. Есть служба, где совесть – солдат, исполняющий приказ. Ощущение провала, бесповоротного и катастрофического – вот что забирало все силы. Снотворное не помогало; бренди казался дистиллированной водой. А потом на связь вышел адмирал Шармаль. До той минуты Бреслау не знал, что в природе существуют взбешенные гематры. Шармаль, до сих пор болтающийся на орбите Шадрувана, метал громы и молнии. Угрожал карами земными и небесными; чуть ли не войной. Тайное оружие Ларгитаса, кричал он. Все энергеты Ойкумены, плечом к плечу, кричал он. И не надейтесь, кричал он.

Прекрати орать, сказал Ян Бреслау. Отбомбился, сволочь?

Да, согласился Аарон Шармаль.

Ну и что тебе еще надо?

Шармаль сказал, что ему надо. Потому что бомбы – да, взорвались. Факт, не вызывающий сомнений. Но взорвались они не в кратере «цирка», а в стратосфере, высоко над землей; на поверхности купола, образовавшегося в считанные секунды. «Каким образом?» – спросил Бреслау. «Вот я и спрашиваю: каким?» – откликнулся адмирал. Скорлупа закрылась; «яйцо» Шадрувана, которое еще никто не догадался назвать Саркофагом, замкнулось в себе, отрезав доступ извне.

Зонт, думал Бреслау. Я его закрыл. Но могу открыть в любой момент. Так это всего лишь зонт… Двойной карантин телепата. Мозг в обороне: чужак не войдет, свой не выйдет. Так это всего лишь мозг. Пять лет очередных исследований, и все – химере под хвост. Лучшие умы Ларгитаса; лучшие умы Элула. Мы и гематры – кто бы мог предположить?! – плечом к плечу. С разбегу, лбом в Скорлупу. Лбы – в кашу; Скорлупе хоть бы хны…

Не считая диких гипотез и завиральных теорий.

Не беря во внимание корабль-призрак – легенда космоса, о которой Бреслау знал больше всех, раз за разом возвращалась в систему, словно чего-то ждала или на что-то надеялась. Так мать кружит около птенца, ожидая, пока дитя встанет на крыло.

«Саркофаг растет. Замеры показывают ощутимую скорость роста по всем направлениям. Меньше всего он растет в высоту; практически стоит на месте. Но по планете Саркофаг расширяется вполне бодро. Какой, к бесу, пожиратель мяса? Пожиратель пространства. Однажды он распространится на весь Шадруван. А дальше? Дальше – космос, Ойкумена…»

– Ларгитас боится непознаваемого. Не непознанного, нет – тут мы встаем бойцами, с наукой наперевес. Зато непознаваемое… Это вызов всей нашей цивилизации. Страх охватывает бойцов. Панический ужас дикаря перед содроганием земли. И бойцы начинают делать глупости.

– Вы философ, доктор.

– Извините, пожалуйста…

Это был мальчик Сандерсонов. Тощий цыпленок, мрачный, как белый клоун. Родители ждали неподалеку, переглядываясь. Желание сына переговорить с незнакомым мужчиной, да еще с глазу на глаз, беспокоило их.

– Что, приятель? Давай, не стесняйся.

– Она просила передать вам, что не сердится.

Сперва Бреслау ничего не понял. Сердце ударило в галоп, горло перехватило удавкой, а он все еще не понимал. Сопляк, щенок; телепат…

– Ты прочел мои мысли? Ты в курсе, что это запрещено?

«Белый клоун» выразительно постучал пальцем по виску:

– Я под «Нейрамом». Я не могу читать ваши мысли. Она сразу сказала, что вы не поверите. И велела передать: Ларгитас боится непознаваемого. Скажите, пожалуйста – что такое «непознаваемое»? Я спросил папу, но он не сумел объяснить…

– Где? Где ты видел ее?!

– Под шелухой. Это когда…

– Я знаю, что такое «под шелухой». Дальше!

Сандерсоны-старшие заволновались. Им не нравилось, что на сына кричат.

– Там сначала был цирк. Арена, трибуны… Но цирк быстро занесло песком. Я никогда раньше… Она подошла, и кошка тоже, и мальчик из огня. Мы поговорили, и все. Она сыграла мне на флейте. Это же ничего, если мы поговорили?

– Ты молодец. Ты даже не представляешь, какой ты молодец!

– Я потом хотел еще раз – туда. Не получилось, – взгляд Гюнтера потемнел. Похоже, он не доверял чужой похвале. – Она предупреждала: это случайность. И велела искать способы. Только способы должны искать вы. Мне еще рано…

Гюнтер Сандерсон посмотрел на обелиск.

– Вы ищите, – напомнил он. – Хорошенько ищите. А если у вас не получится… Не бойтесь, я быстро расту.

– Расти быстрее, – попросил Бреслау. – Я обожду.