Изгнанница Ойкумены - Генри Олди

Огни факелов жгли брюхо ночи. Никогда еще во тьме не горело столько света. По улицам и переулкам скакали всадники. Надрывались глашатаи. Тех, кто охрип, сменяли голосистые, свежие крикуны. Визжали, горяча коней, бешеные зенд-фили – соплеменники Кейрин-хана, эти головорезы не знали иной власти, кроме обожаемого Вакиль-ё-Райя. Вели им Защитник Народа атаковать преисподнюю в конном строю – ринулись бы без сомнений, рубя дьяволов кривыми саблями. Впервые зенд-фили вошли – влетели! ворвались! – в столицу, вместо того, чтобы встать табором под ее стенами.

Это пугало горожан до икоты.

– Небо! – неслось над домами. – Небо упало на землю!

Заслышав клич, шадруванцы, объятые страхом, превращались в деловитых муравьев. Не тратя времени на пустые сборы, они без колебаний бросали имущество, нажитое годами, беря главное, то, без чего нельзя – детей и оружие; и покидали жилища, ручейками утекая за Скорлупу, размеченную линией костров. Трудно сказать, что руководило ими в первую очередь – дисциплина или боязнь вызвать непослушанием гнев Кейрин-хана. Но знать, вспомнив военный опыт, проворно седлала коней. Ремесленники собирались под стяги цехов, купцы – под флажки гильдий. Все уходили организованными группами. Стариков везли на телегах. Поэтов и скульпторов, художников и музыкантов гнали пинками – безалаберность этой братии вошла в поговорку.

Шадруван кипел; варево шибало через край, покидая котел.

– Небо упало на землю!

Эвакуация началась вечером. Первой, без шума и суматохи, велев глашатаям придержать языки, за Скорлупу ушла армия. Все полки, квартировавшие в стенах города – кроме отборных частей, на которые возлагалась особая, ночная задача: гнать население. Личная охрана вывезла из дворца его величество Хеширута – с гаремом и родней, поварами и хлебодарами, советниками и слугами. В дома семейств, чьи родословные уходили корнями в седую древность, скользнули гонцы-невидимки – и дома опустели. Кейрин-хан ежеминутно получал донесения от верных людей, приказывал грамотею-канцеляристу свериться с каким-то списком, длинным, как размотанный тюрбан, и с удовлетворением кивал: дело шло без проволочек.

Когда список иссяк, настал черед глашатаев:

«Небо! На землю!»

– Сукин сын, – сказал Николас Зоммерфельд, имея в виду хана. Голос посла звенел восхищением, свойственным профессионалу при виде действий другого профессионала. – Я горжусь знакомством с этим человеком! Он подготовил эвакуацию заранее. Ты посмотри, они же действуют по плану! Все расписано, каждый знает свое место. Ни малейшей паники…

Ника вернули в посольство сразу после бездарного штурма. Не слишком целого, не вполне невредимого – рот всмятку, зубов недостача, левый глаз заплыл. Трещина в ребре заставляла Ника охать едва ли не при каждом вдохе. Ерунда, отмахнулся господин посол, когда его собрались лечить. Пустая трата времени. Бомбе все равно, сколько у меня зубов. Отстаньте и угомонитесь.

Отстали и угомонились.

– Зачем? – спросила Регина.

– Что – зачем?

– Зачем он готовил эвакуацию?

– На случай партизанской войны с нами. На случай нашей оккупации Шадрувана. На случай вторжения из космоса. Ты же слышишь: небо упало на землю! Четкий, ясный сигнал. Он и мушкеты с аркебузами от нас прятал. С самого начала, с первых дней контакта. Тайное, значит, оружие, на черный день. Нет, каков молодец! Хитрая бестия…

Хитрой бестии, когда посол Зоммерфельд явился на аудиенцию к шаху – умолять эвакуировать население – не было во дворце, да и вообще в стенах города. Кейрин-хан гостил у родичей, выше по реке. К счастью, как только его взбалмошное величество приказал арестовать посла по обвинению в измене, кому-то из придворных пришла в голову здравая мысль отправить к хану гонца.

Гонец загнал коня, но успел вовремя. Сейчас ему набивали рот золотыми монетами – в третий раз. Гонец выплевывал награду на поднос и радовался тому, как растет сверкающая груда. Сановнику, подстрекавшему шаха на военные подвиги, тоже залили рот золотом – расплавленным.

– Всех ему, конечно, не вывезти. Так он и не намерен – всех. Только самых важных, самых нужных; тех, без кого нельзя…

– Почему не всех?

– Останутся больные. Останутся дряхлые. Останутся лекари, не бросившие лежачих пациентов, и сыновья, не бросившие престарелых родителей. Останутся калеки. Останутся сомневающиеся. Останутся скупердяи. Этих будет больше всего. Упадет небо или нет, на то воля Господа Миров. А стены есть стены, мебель есть мебель; посуда, скот, сундуки с добром… Останутся мародеры. Кто-то захочет поживиться даже в аду, стаканом кипятка. Останутся любопытные. Идиотов везде хватает.

– Кто еще?

– Воры, нищие и проститутки. Деловая сметка подскажет им, что красть, попрошайничать и торговать своим телом можно при любой власти. Земной, звездной – без разницы. Останутся мертвецки пьяные, одурманенные куревом – эти вообще ничего не услышат. Ри, останутся многие! Они не верят в возможность уничтожения целой территории. Это за пределами их опыта. Они полагают, что в эту часть Шадрувана им удастся вернуться; что здесь есть шанс остаться…

– Они погибнут.

– Кейрину плевать на них. Это балласт, хлам.

– Они погибнут.

– Мы не в силах их спасти.

– Думаешь?

Под утро, за час до рассвета, по вымершему городу двинулись носилки. Чудной посольский паланкин, который раньше, приводя горожан в изумление, таскали трое немых носильщиков. Сегодня их не было – паланкин плыл сам. Антигравы работали в базовом режиме. За носилками, отстав на пять шагов, шел Скунс. Рядом с носилками, нервно щелкая клыками, брела Фрида в ипостаси ящера.

Из носилок била паника.

Флейту доктор ван Фрассен держала в руке. Играть не требовалось – простая, ритмичная мелодия гвоздем засела в мозгу. Гвоздь трепетал – два-три резких диссонанса – причиняя острую боль. Изредка, не в силах терпеть, Регина взмахивала флейтой, катализатором процесса, словно дирижируя оркестром. Рука дрожала, инструмент грозил вырваться из ослабевших пальцев. Ей было очень трудно. На ее месте Линда, урожденный эмпат, справилась бы куда легче. Линда и сейчас помогала, как могла – восстановив в памяти детское воспоминание об ужасе, вырвавшемся из-под кокона маленькой Линды Гоффер, доктор ван Фрассен обезличила давнюю энграмму, адаптировала к ситуации и пустила в ход.

Ужас трудился, половодьем распространяясь во все стороны. Если в домах, подвалах и на крышах оставался кто живой – человек срывался с места и несся прочь быстрее скаковой лошади. За Скорлупой он падал без сил, но это уже не имело значения. Да, прогнать – спасти! – удавалось не всех. Кое-кого нельзя было поднять самым ужасным ужасом в Ойкумене. Это тоже не имело значения. Всех никогда нельзя спасти.

Значит, надо спасать, кого можно.

V

– Ты уйдешь с Артуром за Скорлупу.

– Нет.

– Да.

– Вы уйдете. Через полчаса.

– Нет.

– Да. Груша и Скунс вас проводят до границы.

– Мы останемся с тобой.

– Если надо, я отправлю вас за Скорлупу силой.

– Не сумеешь.

– Не сумею. Ты сильнее меня. Но я встану перед тобой на колени – вот так. Возьму тебя за руку – вот так. И попрошу: уходи. Спаси моего сына. Не ради нас; ради него. Видишь? – теперь я сильнее тебя. Ты уйдешь с Артуром.

– Какой же ты все-таки мерзавец… Весь в мамочку.

– Ничего не говори. Я все знаю. Ты бы не ушла, если бы не ребенок. Никакой Скунс не заставил бы тебя пройти за Скорлупу. Если суждено погибнуть, ты погибла бы со мной вместе.

– Глупо звучит, правда?

– Правда. Ри, этим глупостям миллионы лет! Ойкумена до сих пор жива благодаря им. Мудрость легче приспосабливается. Глупость же непоколебима и многолика. Сегодня ее зовут идиотизмом, завтра – подвигом. У входа – безумие; за порогом – верность долгу. Отдохни. Полчаса – очень малый срок.

– Ты философ.

– Минутная слабость.

– Однажды Тиран сказал мне: «Вы – философ, доктор». Он ошибся. Не я, а ты.

– Философия заменяет надежду. Отдыхай, у нас есть время. Адмирал выждет весь срок, который он отвел Бреслау. Секунда в секунду. Точность – природа гематров…

– Я не смогу забрать Фриду.

– Мне очень жаль.

– Помнишь совещание? Мы спорили о реальностях – какая реальнее. Ты еще дал по морде Штольцу. Ты – Штольцу, я – тебе…

– Помню.

– Две реальности. Полюса магнита. Термопара. Разряд молнии при контакте грозовых туч. Когда реальности соприкасаются, рождается энергия. Брамайны и гематры пользуются ей по-своему. Мы, менталы – по-своему. Назови галлюцинацией анод или катод – аккумулятору без разницы. Вознеси катод до небес, облей анод презрением – аккумулятору по-прежнему без разницы.

– Зачем ты рассказываешь мне об этом?

– Боишься? Тебя пишут, наш разговор уйдет Тирану по супер-гиперу…

– Ничего я не боюсь. Отбоялся.

– Ну и правильно. И я не буду бояться. Представляешь, как мне было страшно днем? Я ведь с самого начала знала, что в конечном счете уйду. Уведу Артура, брошу тебя здесь. Знала, что выживу против собственной воли, укрывшись за Скорлупой – и запретила себе думать об этом. Я – хороший специалист, Ник. Я из тех, кто способен не думать о белой обезьяне. Я даже возражала тебе, утверждала, что останусь, и была искренней…