Зависимость и ее человек: записки психиатра-нарколога - Марат Агинян

моя идентичность типа «я – смелый исследователь пограничных состояний психики, слава психонавтам и все такое». Со временем оказалось, что я отважно исследую кучу говна на заднем дворе своего дома.

* * *

Очень большим открытием трезвости для меня стала смелость. Поняв, что я могу победить своего самого сильного врага – самого себя, я перестал бояться. Перестал задаваться вопросом «А что будет, если?..». Сделаем и посмотрим, говорю себе. Сделаем и посмотрим. Я понимаю, что боялся жить. Когда был прыщавым юношей, я не знал, как жить, поэтому пил, курил, нюхал – делал все, что делали большие ребята. И пронес все это через жизнь, топя все свои мечты в бутылке, потому что страшно было. Страшно было взять на себя обязательства. А вот выпивать почему-то было не страшно, хотя этого как раз и стоило бояться. Я не жил, а откладывал жизнь на завтра. И сейчас внутри меня зарождается это самое «завтра», оно наконец-то наступило. Я больше не боюсь.

* * *

Свое одиночество я осознал совсем недавно. Я вдруг понял, что одинок уже много-много лет. Просто раньше это было совершенно незаметно. Ну, типа, живешь ты с переломанными ногами, но как-то при этом передвигаешься. И вроде ничего, «нормально», «все так живут». А алкоголь и вещества – это такой гипс, который не лечит, а больше способствует тому, чтобы подольше ничего не замечать. И когда этот гипс отваливается, ты понимаешь, что вся твоя социальная прошивка – полная чушь, поверхностная, бессмысленная и ненужная. А что тебе нужно на самом деле, ты пока не очень понимаешь. Ну, буду наблюдать за собой и учиться ходить заново – что еще делать.

* * *

Мне кажется, я не могла остановиться и прекратить пить, потому что боялась трезвой встречи с той, кем меня сделал алкоголь. Боялась честно посмотреть себе в глаза и признать, что все это случилось именно со мной, прошли лучшие годы и упущено много разных возможностей во всех сферах жизни. Протрезветь означало признать, что я алкоголичка и неудачница. Это было страшно. Сейчас же, спустя почти 8 месяцев трезвости, важно лишь одно: я выбираюсь. Мне все еще страшно, но я выбираюсь.

* * *

Темная сторона мозга – беспринципный подонок, выворачивающий все наизнанку. Он буквально заставляет тебя чувствовать себя трухлявой бабулей, стоящей на платформе, когда мимо на огромной скорости проносится товарняк искрящейся жизни.

* * *

Моя зависимость – ее видимая часть – началась 15 лет назад. Начинал как все, не осознавая, что употребление алкоголя может вылиться в зависимость именно у меня, а когда начинал что-то смутно понимать, то полагал, что в любой момент смогу бросить. А что означало «хватит»? Что я буду контролировать, когда и сколько пить; иногда вот буду, на встречах. В Sober One я пришел, уже чувствуя безвыходность своей ситуации, ощущая, что стал безнадежно зависимым и что эта зависимость уже убила какую-то важную часть меня. Я не понимал, какую именно, – день и ночь были неотличимы, но видел, что имел лишь одно выраженное желание – выпить. Я делал это каждый день на протяжении полутора лет и не мог остановиться, не мог контролировать ни дозу, ни график. Не мог найти выход. Можно сказать, я готовился к худшему – таких примеров перед глазами у меня хватало.

Итак, я борюсь уже два года. За это время я четыре раза срывался. Хорошо помню первый опыт трезвости. Когда я только пришел в программу, почитал некоторые задания и загорелся. После той «тюрьмы», в которой тогда находился, я словно сразу почувствовал себя на свободе и решил прямо-таки свернуть шею аддикции. Я выполнял все задания, читал предложенные книги, смотрел фильмы – словом, прилагал максимум усилий, но… спустя четыре месяца сорвался. Я будто разочаровался в трезвости, ведь я по-прежнему не представлял ее себе ни полной, ни качественной. Иллюзии о контролируемом употреблении были еще сильны. И это несмотря на большой багаж знаний, полученных в процессе освоения программы. Я вроде бы и понимал, что так уже нельзя, но в то же время был во власти своих аддиктивных убеждений.

Текущая попытка сложилась из поиска позитивной мотивации (до сих пор она отсутствовала) и действий, направленных на улучшение качества жизни и поддержание стабильной трезвости. Решение отыскалось во время занятий психотерапией, куда я пошел после последнего срыва. Трезвость – это возможность узнать себя лучше, отыскать что-то важное в себе. Я зацепился за маленький, но подлинный интерес к себе. Вот то, что спасало меня до этого и движет мной сейчас. Сейчас я больше сочувствую себе и просто стараюсь сделать свою жизнь чуть лучше, шаг за шагом. И трезвость при этом перестает быть самоцелью, это просто то состояние, в котором есть необходимый для моих задач ресурс.

На данный момент я трезв три месяца, и качественно этот период жизни лучше всех предыдущих, хоть и не проще. И я рад тому, что не оставлял попыток добиться этих улучшений тогда и что осознанно действую сейчас.

* * *

Я выросла в неблагополучной семье: родители поженились по залету (это была я, привет!), денег особо не было, жили в коммуналке, ругались, мирились, выпивали, веселились. Отец выпивал все больше и больше, начал бить мать, получил судимость за то, что бьет жену.

Вокруг меня пили все – вообще. Бабушка по маминой линии гнала самогонку в деревне и на продажу, и для всех своих. Самогонки было очень много. Бабушка по папиной линии уходила в запои. Меня воспитывали так: нельзя гулять после школы, нужно сразу ехать домой и звонить маме на работу, чтобы она не волновалась. Нельзя приглашать никого в гости, потому что мы живем в коммуналке – что люди подумают? Нельзя записываться в секции, ездить на платные экскурсии – денег нет. Можно было делать уроки одной дома, помогать родителям по хозяйству и… читать. Книги стали моим первым способом сбежать от реальности. Я прятала книги в туалете за трубами и старалась незаметно уйти из комнаты, когда родители ругались. Запиралась в туалете и читала.

Отец продолжал выпивать и постоянно изменял маме.

Мать об этом знала, бесилась и часто сама эскалировала конфликты и подначивала пьяного агрессивного мужика, в полтора раза превышающего ее по габаритам, за что и была побита не менее чем в половине случаев. Это не значит, что она сама виновата, это значит, что, даже зная о последствиях своих слов и действий, она продолжала вести себя именно так – как жертва, которой нужен агрессор. И конечно, мать не уходила от отца: «кому она нужна с двумя детьми, он ее муж, такова ее судьба». Даже после того, как он разбил ей лицо и отбил почки, из-за чего маму увезли в больницу, мы продолжали жить все вместе в комнате площадью 16 квадратных метров – родители, я и мой младший брат.

Однажды отец вернулся с пьянки один. Мы с братом уже лежали в своих раскладных креслах и должны были спать. Отец смотрел телевизор, ел бутерброды и матерился себе под нос. Дважды уходил выгуливать пса. А потом лег ко мне в кровать. Мне было очень страшно, и я просто лежала, стараясь не шевелиться. Уже о чем-то догадывалась, но из-за возраста думала что-то «безобидное»: «Он просто пьяный, если я ничего не сделаю, он не причинит мне вреда, он же мой папа». А он начал поворачивать меня к себе, стаскивать пижаму. Зажал рот и изнасиловал. Сперва вагинально, затем орально – членом, испачканным моей девственной плевой. Мне было 12. Потом он отвел меня в ванную, вымыл и уложил спать. Переодел в чистую одежду, а разорванную и окровавленную выкинул.

Когда вернулась мама, я лежала оцепенев и думала, как мне ей сказать, что произошло. Не знала, как выйти с ней из комнаты, боялась, что она тут же устроит скандал, а отец нас с ней побьет или даже убьет.