Обратная сторона медали - Ольга Борискова

смыкающуюся за пределами машины, как у него возникало желание передёрнуть плечами. А уж Алиска…

Она сидела напротив него, совсем взрослая, вызывающе-независимая и всё такая же несгибаемая, как и прежде. Даже сейчас, одетая в чужие вещи, измученная и растрёпанная, она держалась так, словно была уверена в своих силах. Прежде её упрямство и проскальзывающая время от времени надменность нередко выводили его из себя. Она не умела сдаваться, не умела отступать назад, а любое поражение воспринимала как личное оскорбление или маленькую смерть. Она всегда шла только вперёд, оглядываясь по сторонам лишь затем, чтобы находить новые точки опоры, и никогда не смотрела назад. Её едва ли не фанатичное отношение к тренировкам, спортивный эгоизм, доходящая до предела требовательность – когда-то он считал всё это крайностями. Она принадлежала фигурному катанию и отдавала работе всё, что у неё было: силы, время, здоровье и того же требовала от него. Он попытался вспомнить, ныла ли она когда-нибудь, жаловалась ли, и не смог, потому что Алиса никогда не ныла и не жаловалась. За те четыре года, что они катались в паре, она ни разу не сказала ему, что ей трудно, что ей тяжело, что она не может или не хочет идти на тренировку: потому что у неё критические дни, болит голова, стёрты ноги или содрана кожа на коленках. И ещё она бросила его, уехала в Штаты и сменила спортивное гражданство… Но сейчас перед ним сидела олимпийская чемпионка, и это значило лишь одно – всё, что она делала, она делала правильно. И не важно, что думали об этом окружающие. Не важно даже, что думал об этом он сам. За те секунды, что они молча смотрели друг на друга, он понял одно: она не изменилась. Она осталась всё той же несгибаемой Алисой, хрупкой и удивительно сильной. Лишь во взгляде её появилось то гордое удовлетворение, присущее немногим людям, прошедшим долгий путь и сумевшим воплотить свою мечту в жизнь.

Официант принёс ещё одну порцию коньяка, и Алиса, отпив глоток, вылила остальное в кофе.

– Пожалуй, так будет лучше, – прокомментировала она, помешивая капучино ложечкой.

– Заказать тебе какой-нибудь салат или горячее?

– Сыра вполне достаточно. – Алиса взяла из стоящей перед ними корзинки круглую ржаную булочку и, разрезав, положила на неё несколько кусочков Маасдама. Сделав ещё один бутерброд, протянула Максу.

– Спасибо, – сказал он. Пальцы их соприкоснулись, а взгляды встретились, и на секунду Макс почувствовал нечто странное: нет, никакой вспышки не было, не было и влечения, но ему вдруг захотелось перехватить её пальцы, задержать их в своей руке. А ещё её глаза… Он уже забыл – как это, смотреть ей в глаза и чувствовать себя так, словно падаешь в ночное небо.

– Как твоя… – на долю секунды замешкавшись, Алиса всё же договорила. – Лиза?

– Кажется, мне наконец удалось убедить её выйти за меня замуж. – Он усмехнулся. – В августе у нас свадьба.

– Мои поздравления, – ответила Алиса чуть сдержанно и отпила кофе. – У вас чудесная дочь. Я видела фотографии.

– Спасибо.

Во взгляде Макса появилось выражение отцовской гордости, и Алиса едва заметно улыбнулась. Она отломила кусочек от бутерброда, сделала ещё один глоток кофе и произнесла:

– Я знаю, что тогда всё получилось не очень красиво, Макс. И что ты так и не отпустил это, я тоже знаю. – Она посмотрела на него. – Только не думай, что мне было всё равно. Я переживала, но…

– Но тем не менее решила свалить в грёбаную Америку, – закончил он за неё. В его глазах появились стальные отблески, тон стал резким, а черты лица затвердели.

Над столом повисло молчание. Алиса неспешно, не отводя взгляда, пила кофе. Её пальцы спокойно лежали на гладкой керамической стенке, а в глазах появилась задумчивость. Его слова как будто отрекошетили от неё и повисли в воздухе. Макс ждал. Оправданий ли? Извинений? Наконец она отставила чашку в сторону и тихо сказала:

– Прости.

– Да что уж…

Саркастически усмехнувшись, он качнул головой и посмотрел мимо неё, в сторону барной стойки. Соблазн пропустить стаканчик-другой виски был так велик, что он едва не поддался, однако, подозвав официанта, попросил принести ещё кофе.

– Прекрати, – сказала Алиса, когда официант отошёл от их столика. Макс выглядел хмурым и чем-то походил на обиженного мальчика. – Чего ты хочешь сейчас от меня услышать? Хочешь, чтобы я почувствовала себя виноватой? Или чтобы я сказала, что жалею?

– А ты жалеешь?

– Нет, – без раздумий ответила она. – Я жалею лишь о том, что мы с тобой многого не сделали, что всё у нас вышло вот так…

– Паршиво вышло, – огрызнулся Макс.

– Паршиво, – согласилась она. – Но в итоге каждый из нас получил немало. У тебя есть семья и командное золото, у меня – личное. Мы стали олимпийскими чемпионами, пусть и не вместе. Так думаешь, я должна жалеть? Думаешь, я должна чувствовать себя виноватой?

Вопрос был отчасти риторическим, и всё же Макс знал, что она ждёт от него ответа. Оперевшись локтем о стол, он снова посмотрел в сторону стойки. Чёрт подери, он действительно хотел, чтобы она чувствовала себя виноватой! За то, что бросила его, за то, что уехала, за то, что сумела начать всё заново в совершенно чужой стране, с чужими людьми. За то, что оказалась смелее него, решительнее, безрассуднее. Да, он хотел, чтобы она виновато отвела взгляд, потупилась, нервно сжала салфетку. Хотел, чтобы голос её зазвучал неуверенно и тихо. Он хотел… Но Алиса смотрела твёрдо, не отводя глаз, и в каждом слове её слышалась уверенность. Уверенность в собственной правоте, уверенность в принятых ею решениях, в неотвратимости всего случившегося. Она была права, и понимание этого пришло к нему уже давно. Не вчера, не сегодня и даже не в тот день, когда он впервые ощутил, как шевелится его ребёнок. Может быть, это случилось в январе семнадцатого, когда они с Лизой, стоя на верхней ступени пьедестала после выигранного чемпионата Европы, слушали российский гимн, а может, когда ещё…

– Знаешь… – По губам Алисы проскользнула мимолётная кривоватая улыбка. – Стоило ей только появиться в нашей группе, как я сразу почувствовала что-то… И Евгений Александрович, и ты… Всё изменилось. Поначалу я не понимала. Ревновала Миронова,