Берлинское кольцо - Эдуард Арбенов

— А пакет не ваш…

Этого Ольшер не ожидал. Обокрали! Самым бессовестным образом!

— Все-таки пейте! — предложил скуластый и откинул свои огромные, прямые плечи на спинку кресла, и теперь уже не через газету, а открыв целиком Ольшера, принялся изучать его.

Что оставалось делать гауптштурмфюреру? Пить! Хотя следовало отбросить стакан, да что отбросить, швырнуть в лицо нечестным игрокам — так не поступают с партнером. Если взяли — платите! Но когда за твоей спиной ничего нет, кроме лагеря и неумолимо приближающегося суда, изображать оскорбленного смешно. Глупо.

— Нет… Вы шутите… — забегал глазами по лицам офицеров Ольшер. — Шутите! Там оттиски пальцев… В левом углу…

— Много оттисков, — добавил холода скуластый.

— Но первые — мои!

Носатый помог товарищу добить Ольшера:

— Теперь уже ничего не разберешь… К тому же за пакет заплачено. В свое время…

— Я выпью… — попросил Ольшер.

Носатый едва приметно усмехнулся — он был доволен произведенным эффектом.

— Да, конечно… Коньяк довольно приличный, не то что ваш «вайнбранд»…

Ольшер поднес ко рту стакан. Острый запах коньяка ударил в голову и разлился там туманной слабостью, кружением каким-то. Лицо гауптштурмфюрера сделалось синевато-белым, даже губы и те посветлели.

— Да пейте же, черт возьми! — крикнул досадливо скуластый.

Ольшер заставил себя проглотить дурманящую влагу. Сумел вернуть стакан носатому и даже благодарно кивнуть. Потом он облизал губы и сказал устало:

— Как же так… Как же так, господа!

— Вот так, — утвердил скуластый. — За пакет уплачено.

Огонь побежал по телу Ольшера, стремительно побежал, опаляя и бодря, ломая все естественное и понятное. В этом горячем круговороте трудно было сохранить ясность мысли. Но капитан все же успел выразить логическое:

— Кому?

— Продавцу, — неопределенно охарактеризовал человека, продавшего документы американской разведке, скуластый.

Гауптштурмфюрер ждал более ясного ответа. Немедленного ясного ответа — через несколько минут он мог уже не уловить его. Поэтому потребовал у скуластого:

— Саиду Исламбеку?

— Предположим…

— Нет, мне нужно знать определенно!

Офицеры переглянулись, причем носатый снова усмехнулся, теперь уже не скрывая этого — уголки его большого рта сдвинулись, а в глазах мелькнула лукавая смешинка.

Ответил скуластый:

— Считайте это утверждением. Итак, какое отношение вы имеете к документам?

— Сколько их было? — торопился Ольшер.

Снова офицеры обменялись взглядами.

— Восемь… — после некоторого молчания назвал цифру скуластый. Назвал наобум — так следовало понимать его неуверенный тон.

— А их было семнадцать, — со злорадством объявил гауптштурмфюрер. — Семнадцать отдельных списков. И на каждом печать Главного управления СС и подпись группенфюрера.

— Возможно, — допустил скуластый.

— Так сколько же? — опять потребовал Ольшер. Он все ждал и ждал со страхом опьянения, а оно не наступало. Внутри было горячо, ужасно горячо, но мозг не туманился, легкое головокружение, напугавшее капитана, исчезло — мысль работала четко, и все представлялось ясным. Даже слишком ясным. — Сколько?!

— Это надо проверить, — вмешался носатый. — Однако проверка предусматривает какие-то отправные данные. Ваши данные. Подробности, так сказать…

Ольшер рассмеялся. Впервые и очень неожиданно. С нервными нотками в голосе. Все же коньяк подействовал — так поняли офицеры.

— Вы все… Абсолютно все знаете обо мне… — Ольшер осмелился съехидничать: — И не надо жевать резину!

Носатый сморщился, усы поднялись при этом к самым ноздрям, и, казалось, он сейчас чихнет. Но чих не последовал. Носатый сказал скучно:

— Тем более… Между прочим, кто такой Исламбек… и какое отношение к делу имел он?

Ольшер вздохнул:

— Я полагал, что вы с ним уже знакомы…

4

Исламбек шагал по Вене, весенней Вене, залитой апрельским солнцем и пронизанной ароматом тающего снега. Последний раз снег лег на шпили церквей и карнизы дворцов, чтобы тут же исчезнуть и звоном капели и журчанием ручьев наполнить улицы — единственной радостной музыкой, которая звучала теперь в городе Шуберта и Штрауса — грустно-холодном городе, похожем на красивую, даже изысканно красивую декорацию уже не играющего театра. Здесь все было грустным: и пустынные улицы, и серые очереди у булочных, где хлеб не пах хлебом, а венская сдобь существовала лишь в виде поблекших картинок на старых витринах, и сами венцы, одетые в темное, прикрытые поношенными шляпами, которые они старательно приподнимали, встречая каждого, кто был в военной форме, — а в военной форме были почти все, все не седые и не покалеченные, не опирающиеся на костыль или руку старушек…

Исламбек шагал торопливо, не поднимая головы и не показывая глаз из-под большого козырька форменной шапки. Он не отвечал на поклоны венцев, ему было не до этикета. Лишь изредка, когда сталкивался лицом к лицу с каким-нибудь стариком, обнажавшим голову перед офицером СС, он кивал скупо или вскидывал руку — хайль! — и шел, шел дальше.

Было что-то около двенадцати, когда Исламбек пересек Рингштрассе, прочерченную несколькими рядами деревьев, еще голых, но уже пахнувших спелыми почками. Деревья, как и на Унтер ден Линден в Берлине, стояли вдоль мостовой и тротуара, но только теснее. Их стригли, хотя в этом не было уже никакого смысла — венцы не замечали ничего, кроме эсэсовских мундиров, страшных и потому заставлявших каждого быть настороже. Исламбек пересек улицу справа перед парламентом — вернее, зданием, считавшимся когда-то парламентом, — и углубился в сквер перед Ратхаузом. Здесь тоже теснились деревья, к каждой аллее подступали клумбы, укутанные еще по-зимнему камышовыми матами. Мертвый фонтан поблескивал влагой — в чаше лежал ночной снег, почти прозрачный, похожий на студень.

Часы высокой стрельчатой башни Ратхауза показали пять минут первого — Саид остановился возле фонтана, вынул сигареты и закурил. Это было сделано подчеркнуто церемонно, как когда-то на кладбище у Бель-Альянсштрассе, в один из первых дней пребывания Саида в Берлине. «Семь часов. Первая и третья пятница, вторая и четвертая среда» — он запомнил это на всю жизнь. Тогда упал на Бель-Альянсе товарищ. Товарищ, который шел к «двадцать шестому», чтобы сказать: «У меня испортилась зажигалка, разрешите прикурить от вашей!» Не спросил. Не дошел до Саида Исламбека. Минуло два года, страшных, казавшихся последними в его жизни, и вот он снова в ожидании, снова пять минут, но не восьмого, а первого — время отступает, все будто начинается вновь. И это радовало Саида. Он щурился на солнце, скрывая улыбку, что так кстати была бы в этот весенний день. Щурился, помогая себе думать и вспоминать, рисовать то, что ожидает в ближайшие минуты.

Сейчас появится Рудольф Берг. Друг. Его можно назвать и другом, хотя Саид никогда еще так не называл его. Но надо назвать, просто необходимо, какая-то потребность выразить этим словом свое отношение к человеку, который прокладывает тропу для Саида. Тропу среди опасностей, а опасности на каждом шагу, и не знаешь, когда и где они настигнут. Берг умеет выбирать нужное, точное направление, не всегда легкое, чаще всего не легкое, но приводящее к цели. Поэтому Саид верит Бергу. Верит еще тому, что он не упадет, никогда не упадет. И не просто верит, убежден в этом. Почему убежден? Ответить трудно, нельзя, наверное, ответить на такой вопрос. И если бы спросили — пожал плечами: «Не знаю. Видимо, потому, что не падал ни разу. Во всяком случае, я этого не видел!»

Саид пришел к Ратхаузу по указанию Берга, опять-таки Берга! Он обдумал условия встречи, разработал маршрут, определил время. Он взял на себя заботу о безопасности Саида. Поэтому так спокоен сейчас унтерштурмфюрер и так легко ему около спящего фонтана, около самого Ратхауза, где окопались нацистские прихвостни и из каждого окна выглядывают настороженные и придирчивые глаза эсэсовцев и гестаповцев. Зона СС! Берг избрал ее как самую типичную для человека в форме унтерштурмфюрера — здесь он не приметен. Туркестанцы, прибывшие на свой конгресс, до Ратхауза не доберутся. Во-первых, время заседаний совпадает с моментом встречи двух разведчиков, во-вторых, насытившись до икоты речами своих пастырей, они кинутся, естественно, не к Ратхаузу, а в кафе и рестораны, чтобы запить слова чем-нибудь освежающим и приятным, или поспешат на набережную развеяться, поболтать со скучающими и, главное, голодными венками. Официальные правительственные места далеки от маршрутов чиновников ТНК и офицеров Туркестанского легиона. А именно эти чиновники представляют наибольшую опасность для Исламбека — они могут узнать своего бывшего коллегу и доверенного человека Ольшера. Кстати, Ольшер тоже здесь, в Вене. Но он — союзник, пока союзник, и от него скрываться нечего…