Берлинское кольцо - Эдуард Арбенов

Она содрогнулась. Ей почудилась угроза в тоне, которым был произнесен ответ. Угроза, адресованная не друзьям унтерштурмфюрера, а «шахине». На какое-то мгновение Рут представила себе карающую руку — неведомо за что, но именно карающую, — протянутую сейчас к ней. Что нужно, скрытому во мраке человеку? Зачем он убивает друзей унтерштурмфюрера? Во имя какой цели? Неужели из-за той тайны, что была передана унтерштурмфюреру Ольшером!

— Остался один, — напомнила темнота, — с кличкой и обликом аиста.

Все-таки не ей, «шахине», адресована угроза, — успокоилась Рут. — Друзьям унтерштурмфюрера. Одному, последнему! Но если уберут последнего, закроется навсегда дверь к тайне, для «матери туркестанцев» — тоже. Через «шахиню» перешагнут, как через порог. Потом и порог сметут. Сметут, чтобы не осталось никого причастного к тайне… Нарисовав себе эту неумолимую цепь, охватывающую и ее, Рут стала искать тропинку, лежащую в стороне от опасности.

— Я знаю лишь один адрес: Роменский батальон, и фамилию друга…

— Она уже не нужна.

— Жаль! — вздохнула Рут.

— Увы, время опережает вас. Будьте торопливее, иначе исчезнет и последний друг унтерштурмфюрера.

— Что я должна сделать?

— Узнать, кто «аист» и где он находится. Ответ дадите в Вене.

— В Вене?! — ужаснулась Рут. — Значит, завтра?

— Конгресс продлится два-три дня. Это не много и не мало для такой решительной женщины, как вы, фрау.

— Женщины! Но только женщины…

— Разве этим не все сказано?

Рут могла вспылить, во всяком случае, ответить дерзостью. Но какова цена ее возмущению, да и что даст оно? Лучше принять оскорбление и изобразить обиду, показать себя слабой и беззащитной. Выпросить уступки, хотя бы в сроках. Тайна запрятана глубоко, это она знала, и добыть ее будет трудно: ведь тот, кто прячет, уверен в существовании любопытных глаз, иначе зачем прятать. А что если выдать всего лишь кусочек тайны, как тогда, в лесу, и этим избавить себя от тяжелой и опасной работы по добыванию целого.

— Я слышала такое слово «лайлак», — сказала она твердо, но без уверенности, что это заинтересует темноту. — Просто слышала, мало ли какие слова пролетают мимо!

Кусочек тайны был схвачен жадно, торопливо:

— От кого? Когда?

— От туркестанцев, — теперь уже нетвердо пояснила Рут. — Кажется, здесь… в поезде… Слово прозвучало несколько раз в общем разговоре.

— Но кто участвовал в разговоре?

— Вы могли бы не задавать подобного вопроса: я не предполагала о существовании интереса к «аисту» и, следовательно, не запомнила, кем произнесено слово.

Темнота вздохнула, и во вздохе этом было столько досады и столько разочарования, что Рут невольно посочувствовала своему собеседнику.

— Если бы я знала!

— Но кто участвовал в разговоре?

— Здесь столько людей, столько встреч… Возможно, и не в вагоне произносилось слово, а еще в Берлине, на перроне вокзала. Там было много провожающих…

Вздох не повторился. Темнота тревожно и тяжело молчала. Невидимо для Рут шла работа, чья-то работа, и эта работа должна была породить для «шахини» новый сюрприз.

— Вы вспомните, кто говорил! — Сюрприз оказался до крайности неприятным.

— Это невыполнимое требование, — запротестовала она.

— Вы вспомните! И человек, произнесший слово, вернее, тот, кто знает «аиста» будет вашим другом в Вене.

— Не понимаю.

— Во время конгресса старайтесь быть около него как можно чаще.

— Но это покажется слишком нарочитым, даже нелепым. Неизвестно, кто этот человек, и удобно ли находиться возле него жене президента.

— Надеюсь, это офицер или работник ТНК, а с ними вы на короткой ноге…

Опять колкость, опять намек! И опять безответный — Рут должна проглатывать все, что ей уготовано и терпеливо ждать конца разговора. Лишь бы скорее наступил этот конец!

— Пройдитесь с ним в фойе во время перерыва, — уточняла темнота. — Помните лестницу из зала в вестибюль? Не помните? Не бывали в индустриальном клубе… Так вот, там есть лестница. Спуститесь по ней вместе, возьмете своего спутника под руку… Это ведь естественно!

— Боже!

— Не надо ханжества. Вам предлагают самое простое из того, что могла бы сделать женщина…

— Не смейте!

— Хорошо. Итак, на лестнице во время небольшого перерыва после прений… За выступлением президента должны последовать прения.

Рут вдруг вспомнила о муже. И не столько о муже, сколько об опасности, что грозит ему.

— На Каюмхана готовится покушение? — спросила она, не скрывая тревоги.

— Разве я похож на заговорщика или террориста, — усмехнулся собеседник.

— Я не это имела в виду… Может быть, вы знаете?

— Да, слышал… Но Каюмхана не убьют… И между прочим, вы избавите его от неприятного спектакля с выстрелами… если, конечно, вовремя покажете человека, знающего «аиста».

— Он имеет отношение к этому событию?

— Вы слишком много задаете вопросов, фрау. Я уже предупреждал вас о необходимости быть молчаливой… Это условие сохраняется. Да и к чему любопытство… Ведь вы все поняли…

— Почти.

— Благодарю. Теперь остается предупредить о совершенном пустяке: жена президента остается в купе еще пять минут, а затем может вызвать проводника и пожаловаться на неисправность плафона — в нем, кажется, перегорела лампочка… Спокойной ночи, фрау!

Она не сдержала себя. Через минуту, а может и раньше, рука ее потянулась к двери и стремительно отдернула створку — ей хотелось поймать взглядом удаляющегося собеседника — шаги его стихали в конце прохода, — поймать, если не всего, то хотя бы какую-то деталь одежды, приметить особенность походки. И наткнулась на гестаповца — совсем рядом, у закрытого окна. На нашивку наткнулась, что горела у локтя, — СД. А потом только увидела всего гестаповца, лицо его и холодную улыбку. Это был Берг. Он стоял, опершись на перекладинку, и курил.

Чертовщина! Почему здесь гестапо? Почему здесь Берг? Она не видела его в вагоне до этой минуты, не заметила и при посадке. Еще не соединив воедино разговор с незнакомцем и появление Берга около купе, она машинально спросила:

— Вы не заметили, кто сейчас прошел здесь?

— Сейчас? — удивился Берг.

— Да, только что…

— Никто не проходил, — ответил Берг твердо и снова холодно и, кажется, насмешливо улыбнулся. — Между прочим, добрый вечер, фрау!

— Добрый вечер! — растерянно произнесла Рут и задвинула дверь.

«Шахиня» вернулась к мужчинам, которые уже не шумели весело, как прежде, а озабоченно о чем-то переговаривались. И пили вино, деловито, со злостью, словно хотели заставить себя опьянеть. Впрочем, министру здравоохранения сделать это удалось — он полулежал на диване, откинув голову и открыв молочному свету скупого плафона свое сине-бледное лицо.

— Убьют… — шевелил он нетвердыми губами. — Пусть убьют. В конце концов нам всем туда дорога… Только не надо торопиться.

На него не обращали внимания, как не обращают внимания на выбывшего из игры партнера. Когда вошла Рут, все смолкли разом и уставились на «шахиню» непонимающими и удивленными глазами. Никто не ожидал ее. Конечно, она имела право вернуться, это не противоречило стилю госпожи, предпочитавшей веселую компанию скучному одиночеству. Но в соседнем купе был ее муж, Вали Каюмхан. Оставить президента ради сборища его слуг — не слишком ли смело для «шахини»! Или что-то случилось? Широко распахнутые глаза Рут будто звали на помощь, требовали участия. Именно это заставило всех смолкнуть, в том числе и пьяного шефа эскулапов — он споткнулся на полуслове. «Шахиня» должна была что-то сказать. Однако она не сказала. Опустилась на диван, брезгливо отбросив почти безжизненную руку министра здравоохранения.

— Налейте мне вина! — потребовала она у полковника. Именно у полковника, который сидел возле дверей, далеко от бутылок, от столика, от всего далеко. Неуверенно и как-то застенчиво, словно стыдился собственных движений, он взял бутылку и стал наливать вино в протянутый «шахиней» бокал. — Полнее, штандартенфюрер!

Он налил до краев и с облегчением вздохнул, когда убедился, что не пролил ни капли и темно-малиновая жидкость, колеблясь, поплыла к губам «шахини».

— Где отец? — остановил это почти торжественное движение Хаит.

Рут прежде выпила, не торопясь, с подчеркнутой осторожностью поставила фужер на край столика, на самый край, так, что он едва не повис и этим напугал Хаита, а потом уже ответила:

— Вы спрашиваете о президенте?

— Да, кого же еще можно назвать отцом!

— Его нет… — Глаза ее вдруг стали мутными, отяжелевшие веки почти упали, словно «шахиня» засыпала. — Его нет… И не было в поезде. Вы поняли меня, господа?

— Но, янга… — попытался вернуть президентшу к недавнему разговору с проводником министр пропаганды. — Вы же сами сказали, янга…